— Итак, о других причинах, — сказал Логаро, откидываясь на спинку кресла.

— Наконец-то, — сказал Сой. Он нервничал, сам не зная, почему. Приходило инстинктивное понимание, что жизнь меняется, резко и безвозвратно.

— Ты сирота, — сказал Логаро.

— Что?! Причём тут…

— Подожди, — остановил его Логаро. — Ты вырос в интернате при спортивной школе, у тебя нет родных. Кроме того, у тебя нет ни жены, ни, насколько я знаю, любимой девушки.

Сой закашлялся, кровь бросилась в лицо. Перед глазами встал образ Су Лим. Они не встречались, спорт сжирал всё их время, наверное, она его даже не замечала, а он не решался подойти и поговорить. Обычные люди к его годам имели семьи и часто детей, а он — только мечтал. Прав Логаро, прав, только откуда он это знает?

Чтобы скрыть замешательство, он налил в бокал ледяного сока кланги и принялся пить его маленькими глотками. Успокоившись, спросил:

— Почему ты так решил?

— Я не прав? — улыбнулся Логаро.

— Значит, это правда, — произнёс Сой. — Безопасники следят за нами. Ты же безопасник, или будешь спорить?

— Не буду, — сказал Логаро, — но ты не прав. Мы не следим, а присматриваем, и не за всеми, а только за такими, как ты.

— Почему?

— Я хочу предложить тебе работу, — ответил Логаро. — То есть, не я, конечно. Лардийская Тирания.

— Я не буду шпионить, — выпрямившись в кресле, заявил Сой.

— Шпионить не надо, — серьёзно сказал Логаро. — Другая работа, гораздо более сложная и опасная. Я предлагаю тебе поработать там, — и он показал глазами на потолок.

— Где? — почти прошептал Сой.

— В пустоте, — ответил Логаро. — И дальше.

***

— Сегодня наша последняя учебная встреча, — неожиданно мягко, даже немного печально проговорил Папаша, когда все Проникающие расселись.

Наверное, у него было мирское имя, но все они знали его только как Папашу, и это прозвище подходило начальнику их школы как нельзя лучше. Строгий, но справедливый, в этих трёх словах он был весь. Отчислив за разные мелкие прегрешения половину курса, для остальных он стал настоящим отцом. Отцом, которого никто из них никогда не видел — или не запомнил.

Ни разу Сой Муа не позавидовал отчисленным, хотя иногда от усталости он едва мог стоять на ногах. К чему их готовили? Среди Проникающих бродили самые разные мнения, но ни Папаша, ни многочисленные преподаватели не обмолвились об этом и словом. Все знали одно — им работать в пустоте над Миром. Почётная, но обычная профессия. Зачем же такая секретность? Впрочем, программа подготовки не давала времени не только скучать, но и предаваться бесполезным гаданиям. Всё разъяснится, надо лишь подождать.

И вот ожидание закончилось.

— Вы, наконец, расскажите, для чего это всё? — выкрикнул с места один из курсантов.

— Расскажу, — кивнул Папаша, — но не я. Встать! Смирно!

Когда у Папаши такой голос, сознание отключается, остаются одни рефлексы. Курс встал возле своих столов как один человек.

Дверь в зал открылась. Вошли шестеро, по выправке и повадкам военные. Они быстро рассредоточились по залу и сразу будто растворились в воздухе, стали незаметными. За ними в зале появился знакомый уже Сою Логаро в мундире с орденом Золотой Звезды — высшим с Лардийской Тирании — на груди. А за ним… собственной персоной Лард Тридцать Восьмой, нынешний Тиран.

Сой против воли скосил глаза на скульптуру, занимавшую место в центре зала, возле кафедры. Лард был очень похож на своего отца, Ларда Тридцать Седьмого. Бронзовый Тиран стоял, облокотившись о спинку кресла, в котором сидел великий Сорби Гуан, почётный ректор расчислительной Академии. Скульптура появилась в зале на второй день после их первого занятия, вскорости после кончины почётного ректора. Ходили слухи, что Лард Тридцать Седьмой не хотел появления своего изваяния. «Зачем? — спрашивал он. — Я ещё жив». Возражал и двор. Приближённые лизоблюды соглашались, что Лард достоин увековечения уже при жизни, но на все голоса уверяли, что скульптура станет умалением монаршего достоинства. Тиран стоит, а простолюдин Сорби Гуан сидит, как можно? В конце концов Ларду это надоело — и он дал согласие. «Из уважения к памяти старого друга», — гласила официальная версия. «Назло подхалимам», — говорили знающие, но далёкие от жизни двора люди.

И то, и другое. Так думали многие, вместе с ними и Сой, когда учёба оставляла время подумать об отвлечённых материях.

Тиран подошёл к кафедре, печально посмотрел на композицию, потом повернулся к залу:

— Здравствуйте, Проникающие!

— Здра!.. — грохнул в ответ курс.

— Отец наш был великим человеком, — продолжил Лард, переждав эхо. — Вы, ваш курс, его последнее детище. Не самое главное, за ним множество великих дел, но одно из важнейших. Поэтому я здесь. Сегодня вы узнаете, зачем вас собрали. — Он оглядел замерших курсантов и добавил: — Вольно, Проникающие. Можете сесть. Говорите, господин директор.

— Благодарю, Ваше Величество, — ответил Папаша.

Прихрамывая, он добрёл до кафедры и с облегчением опёрся о неё.

— Осень, господа курсанты, — объявил он, — последняя наша осень в стенах этого заведения. Кости ноют.

А ведь Тиран старше, подумал вдруг Сой. Зато, в отличие от Папаши, прямой и подтянутый, хотя и седой. Впрочем, тут же устыдился Сой, что он знает о жизни этих двух стариков? Судьба, прежде чем привести Папашу в кресло директора курсов, наверняка долго била и жевала его в своих немилосердных челюстях. Она редко бывает добра к людям, и чем заметнее человек, тем больше ему выпадает испытаний. Судьба, можно сказать, любит тихих и незаметных, а к ярким и беспокойным пристрастна.