Столы сдвинули, и веселье продолжилось с новой силой. В конце вечера, когда у Петра не хватило денег на оплату выставленного счета, Жардецкий неожиданно проявил любезность и добавил недостающую сумму.

Это уже сейчас, стоя в сарае и вспоминая тот самый момент их знакомства, он был более чем уверен, что Жардецкий с Массари давно его заприметили в этом ресторане. Но в тот вечер он об этом не подозревал.

Выйдя с Жардецким и Массари из ресторана, будучи уже сильно пьяным, Петр отправился вместе с ними к Жардецкому, в его квартиру на Тверской. Там он и провел остаток той буйной ночи, играя и все время проигрывая деньги в карты своим новым приятелям.

На следующий день ему нужно было отправляться на службу в магазин, куда его недавно приняли по рекомендации матери, но он туда не пошел и продолжил кутить. Гулянка затянулась на две недели. А когда он вернулся домой, матушка отругала его, но потом успокоилась, взяв с него честное слово, что он не будет пить и возьмется за ум. Утром она вместе с ним съездила в магазин и выхлопотала, чтобы сыну простили прогулы на службе. Владелец магазина, купец Афонин пошел навстречу и определил Петру месячный испытательный срок. И на какое-то время Петр затих, безвылазно сидел дома вечерами, приходя со службы.

Зато Жардецкий его не забыл. И в один из дней подкараулил Петра на выходе из магазина, в угрожающей форме потребовал вернуть ему долг за тот ресторанный счет, в противном же случае угрожая обратиться к его родственникам за возмещением.

Испугавшись позора, Петр тогда не придумал ничего лучше, чем вытащить из сумки заглянувшего в магазин покупателя кошелек.

В торговом зале, где он стоял за прилавком, никого кроме него не было. Он стремительно пересек зал и с оглушительно бьющимся сердцем приблизился к лежавшей у входа на стуле чужой сумке. Воровато оглядевшись и напрягши весь свой слух, он стремительно открыл сумку и вытащил набитый деньгами кошелек. После чего скрылся из магазина через черный ход, прихватив с собой свои вещи, так как уже знал, что обратно он в этот магазин не вернется.

Раздумывая сейчас, как могла ему вообще прийти в голову подобная мысль о краже, он поражался своему легкомыслию, с которым совершил эту кражу. «В моей душе гнездятся пороки, о которых я не подозревал, как такое возможно? Как я мог украсть?» – спрашивал он себя и не находил ответа.

Направившись к Жардецкому и имея намерение расплатиться, а после отвязаться от такого приятеля, Петр, отдав деньги, вновь прокутил с ним до вечера. А ночью катался с Жардецким и приятелями на санях по сонной заснеженной Москве, оглашая громкими пьяными воплями окрестности. Полная белая луна, и сама застывшая от холода, с изумлением глядела вниз на их пьяную молодую кутерьму. Мороз крепчал и трещал, полозья саней скрипели по хрусткому снегу, как по железу. Где-то по дороге Петр потерял свою шапку. Он хвастался перед приятелями, что мороз ему нипочем, и в подтверждение слов даже скинул с себя теплое пальто. В результате уже на следующий день он слег на квартире Жардецкого. Питье чая с малиной и медом не помогало, ему стало хуже, он кашлял, краснея и обливаясь потом от натуги, голос сел и охрип. Петр стал задыхаться. Необходимо было срочно вызывать доктора. Но денег на оплату у него уже не было. Тогда Петр попросил Жардецкого съездить в дом к его матушке и попросить у той денег.

Жардецкий поехал. А когда вернулся, рассказал, что матушка на него сильно сердится и хоть дала денег, но велела передать, чтобы домой больше сына не ждет.

Такие слова Жардецкого показались Петру странными, ведь он знал, мать любит его и должна простить. И он принял решение, что когда выздоровеет, обязательно заедет к ней, попросит прощения и объяснится.

И конечно же, ему в тот момент даже в голову не пришло, что Жардецкий может ему лгать в каких-то своих корыстных целях. А о том, что Жардецкий лгал, можно было сразу догадаться по тому, что тот не смотрел в глаза и путался в ответах, когда он рассказывал о своем визите к Александре Васильевне.

Выздоровев и вновь оказавшись затянутым в омут кутежей и картежных игр, Петр скоро позабыл о принятом решении съездить к матери, и продолжал проживать на квартире у Жардецкого.

В этот момент у него вдруг хорошо пошло сочинительство простеньких стихов, которые оказалось возможным переложить на музыку. И как-то раз, находясь в каком-то трактире, он вышел на сцену и исполнил один свой романс, без музыкального сопровождения. Ему бешено зааплодировали сидящие за столиками загулявшие посетители. После такого, пусть и не слишком заметного для окружающих успеха, он сочинил ещё пару-тройку романсов. И в том же трактире, где состоялся первый дебют, он передал романсы тамошнему артисту. Тот взял стихи, подобрал к ним музыку. Исполнил романсы перед автором и получил от того самое горячее одобрение. И теперь всякий раз, когда Петр со своей компанией вваливались в этот трактир, он просил исполнять свои романсы. Их исполняли. Посетители аплодировали. Петру же льстило повышенное внимание пьяной публики и минуты, пусть кратковременной, но все же славы.

И даже такие редкие, но светлые мгновения, случающиеся в его жизни, не могли оттянуть его от пагубной, высушивающей нутро тяги. Окружавшие его уголовные преступники сознательно толкали молодого купца к погибельной пропасти, пьяное забытье всё чаще обволакивало его угнетенный разум, подавляло и так слабую волю. И лихие дрожки без удержу несли его по скользкой дороге. Игры в карты на деньги и беспробудное пьянство с утра до вечера, по ночам, теперь постоянно сопровождали его. Однако в то время такая жизнь в трактирном чаду и тяжелом беспамятстве почему-то казалась ему притягательной и расцвеченной яркими красками.

Порой, как будто очнувшись от отупляющего забытья и обнаружив себя сидящим за залитым вином и заставленным грязными тарелками столом, в самом центре пьяного круговорота, среди орущих, галдящих и плюющих на пол людей, в табачном дыму, Петр на какой-то миг трезвел и как будто прозрев, замирал от ужаса и ощущения одиночества, видя вокруг чужие и пошлые рыла таких же кутил и пьяниц, как он сам. И тогда пьяно роняя голову на замызганный стол, он рыдал крокодиловыми слезами, вызывая удивление и скептические усмешки у собутыльников.