Иллюминатор роскошный, большой, даже страшно – не лопнет ли? Или шальной метеорит, брошенный сорванцами из пояса Койпера, расколотит красотищу?

Он успокоил себя надеждой, что иллюминатор, верно, ложный, как и окна в посольстве.

– За космический флот! – паладин, как искушенный дипломат, выбрал тост, приятный всем – навьгородцам, поскольку именно их каравелла несла Миссию, Фомину, бортмеханику межзвёздника «Королёв», и уж конечно Небесам, флот для которых воистину был всем.

Фомин медленными глотками выпил до дна – как и полагается пить амброзию по навьгородскому этикету. Это-то он знает. Перенял.

Фомин оглянулся. Кают-компания навьгородского межпланетника мало чем отличалась от малого салона леди Ди. Кругом все свои – паладин Ортенборг, хранитель Туглон, магистр Хаммель и доктор Гэрард. Такая вот Миссия отправилась к Луне. Ещё стюард Гар-Ра, и слуга-на-все-руки Сойер, что трудится в каютах – раскладывает вещи, стелет постели и что там ещё положено делать по корабельному уставу.

Экипаж, командир и штурман там, куда пассажирам соваться нечего – в КУПе. Кабине Управления Полетом. Всех перебрал, никого не забыл. А толку-то? Судовую роль пусть капитан ведет, или вот паладин Ортенборг, как глава навьгородской миссии. Он, Фомин, генеральный посредник и гарант переговоров, должен посредничать и гарантировать, когда время придет. А сейчас…

Он в свою очередь мигнул стюарду Гар-Ра, и тот вынес на подносе рюмки с аквавитом. Рыцарские рюмки, на три унции.

– За тех, кто нас провожал! – сказал тост и он. Коротенький тост, в Навь-Городе чем короче, тем лучше. Вышло, пожалуй, сносно, лишь немногим длиннее тоста паладина. И со смыслом удовлетворительно – провожал их Канцлер, но и Крепость Кор тоже – мысленно конечно.

Аквавит – это вам не амброзия. Сорок восемь объемных процентов спирта. Он крякнул, и навьгородцы вторили, занюхав косточкой, Уважают обычай Крепости Кор.

Минута, другая, и действие сорока восьми процентов присоединилось к действию амброзии. Скованность, натянутость, чопорность не исчезли совсем, но поблекли, отступили. Нет, языки не развязались, это всё-таки не салон, где к месту была бы лёгкая непринужденная беседа, беседа вроде бы и ни о чём, но исполненная глубинным смыслом, настолько глубинным, что запросто не донырнуть. Время бесед ещё не пришло, всё-таки старт есть старт, и они даже не в стратосфере. Но навьгородцы с виду спокойны, словно полёт для них – дело обыкновенное. А вдруг и обыкновенное? Кто их, навьгородцев, знает. Взлетели-то они тихонько, без ослепительного пламени и оглушающего рева двигателей. Рюмка аквавита не расплескалась. И вот так же тихонько уже вторую склянку скользят над землёю на высоте… Скажем, на высоте Арарата. Точнее и не скажешь – все приборы в пилотской кабине. А он, Фомин, не пилот. И даже не бортмеханик. Сейчас он пассажир. Ешь ананасы, пей аквавит, летчик в кабинке за нас порулит. А если есть не хочется, можно уйти в собственную посольскую каюту, где и предаться размышлениям или поупражняться в политических кознях.

Макиавелли-то он читал, только Макиавелли пишет больше о жизни идеальной. Теории, сфероид в вакууме.

Сейчас, после произнесенных тостов, всяк был волен пить и закусывать кому как заблагорассудится – правда, соответственно чину, с оглядкой на начальство, не позволяя себе слишком уж отрываться от патрона.

Но Фомин что кот, который гуляет сам по себе, и никто ему указом не был.

Отчего-то вспомнился спутник Панночки. А потом и сама Панночка. Э, нет, хватит воспоминаний.

Он поманил стюарда.

– Прикажите аквавита? – спросил Гар-Ра

Они в Навь-Городе, верно, думают, что в Крепости Кор одним аквавитом и живут. В посольстве он аквавит и вправду изводит бочонками, но на кого – на гостей! А сам ни-ни, простою аквой перебивается. Престодижитация, и никакой магии.

– Воды. Минеральной, белого источника, любезный Гар-Ра.

По вкусу она напоминала Ессентуки, четвертый номер. Воду эту он помнил – или воображал, что помнит – потому, что три месяца перед отлётом «Королёва» к Маленькому Муку они провели в Кисловодске, в Кавказском Центре подготовки космонавтов. Помимо всего, бегали кроссы по парку и пили минеральную воду. Нарзан ему отчего-то не глянулся, и с позволения медикуса он заменил его ессентукской водичкой, солёной, почти домашней, марсианской.

Вода Белого источника напоминала и предотлётный Мир, и родной Марс – что ещё можно ждать от воды? Не аквавит.

Он залюбовался бокалом. Достоин лучших музеев Межпотопья: Эрмитажа, Лувра, Оружейной палаты, Воронежского краеведческого. Слева – ваза работы Бенвенуто Челлини, справа набор пасхальных яиц Фаберже, а в центре – бокал с космической каравеллы работы неизвестного навьгородского ювелира. А теперь, товарищи экскурсанты, перейдем в зал фламандской живописи…

С чего это живопись, да ещё фламандская, на ум пришла? Вот она, волшебная сила союза амброзии и аквавита – ассоциации возникают самые немыслимые. Тут уж скорее нужно думать о Византии – стены оббиты золотою и серебряной парчой, кресла красного дерева – то есть не дерева, астика, но не отличишь. И массивный золотой бокал. Чем хороша каравелла навьгородцев – нет ограничений по массе. Гравитоника. Сила воздействия гравитационных полей пропорциональна массе, и потому безразлично, унцию весит бокал или двадцать, ни на скорости, ни на маневренности это не сказывается.

Правда, по сравнению с византийскими дворцами хоромы тесноваты – но только по сравнению с дворцами. А по сравнению с катером… Круглый шарик, объёмом… Как там, четыре третьих пи эр в кубе… Эр пусть будет восемь метров.

Каравелла побольше даже, чем гондола самого крупного воздушного судна Межпотопья, дирижабля «Максим Горький». Знаменитый перелёт через Ледовитый океан в Америку, на две недели раньше встречного перелета Линдберга. Ну, он не так стар, чтобы помнить эти перелёты. Дирижабль он видел в Музее Авиации и Космонавтики, когда их класс поехал на экскурсию в Калугу. В две тысячи двенадцатом году. И тогда громада «Максима Горького» его поразила, и он решил стать летчиком.