— Спасибо.

Сергей подсел ко мне и обнял, пытаясь раскутать из одеяла. Я дернулась, отстраняясь.

— Выйди, Сереж, я сама встану. Всю постель теперь только на мусорку… и одеяло, и матрас, наверное.

— Как ты могла не почувствовать? — всматривался он с беспокойством в мое лицо.

— Сережа, прекрати. Уснула… тогда все было нормально. И вообще… дело уже сделано, заживет и продолжим. Начало мне на самом деле понравилось, а дальше уже не твоя вина. Зря ты поднял панику.

— Бабушка не направила бы тебя к врачу просто так. Быстро вставай и в ванную, а я сделаю крепкий кофе, чтобы проснуться. Оставь здесь все, не трогай, потом разберемся.

Он вышел, а я осторожно выползла из кровати, с ужасом рассматривая покрытый пятнами крови пододеяльник и подсохшую лужу на простыне. И правда — как я могла проспать такое? Задрала наматрасник и легонько выдохнула — непромокашка, ну хоть матрас спасен и то дело. Но жуть же жуткая… внизу саднило и тянуло. Но вначале все было, как он и обещал — очень приятно, хотя и ужасно стыдно вначале. Но вот потом… хотя рожать, говорят, еще больнее. И все-то нам, и все-то мимо них, окаянных — так кажется, выла одна роженица, о которой рассказывала бабушка? А если это наше семейное… определенно интересная особенность организма — кусок брезента, натянутый внутри — размышляла я уже в ванной.

Он даже не покормил меня, а сразу после чашки кофе потащил на прием — мы опаздывали. Я как-то пережила всю эту ненормальную ситуацию и, успокоенная врачом, успокоила и его тоже. Нужно было появиться на работе и отпроситься хотя бы на один день — я не представляла, как высижу до вечера. У меня даже медицинская справка имелась, как прикрытие, и диагноз в ней был прописан вполне себе приличный. Сергей подвез меня по Шарашки и сказал, что будет ждать. Первый раз за утро я заглянула в зеркальце — автомобильное, и ужаснулась — нос странно заострился, лицо белое, под глазами темные круги, а губы распухли и на нижней подсыхает ссадинка. Сергей расстроено хмыкнул, с уже привычным беспокойством глядя на меня и в который раз затянул:

— Прости, Катя… называется — нанес и причинил удовольствие. Я даже и не…

— Я быстро, Сереж, — погладила я его по руке, — было бы странно, если бы я отпрашивалась на больничный и при этом хорошо выглядела.

Оставив справку у сочувствующей Ирины Борисовны, я жалобно покивала и, уже отпросившись, пошла по коридору. И вдруг услышала из-за нашей двери звуки музыки и разговора и тихо удивилась — а что это в родном коллективе за праздник? И потянуло же меня, и поперло за каким-то… туда внутрь — просто заглянуть одним глазком, полюбопытствовать.

Приоткрыла дверь…, сердце дернулось и замерло — наверное, просто не ожидала. Жадно и глубоко втянула в себя воздух, чувство такое… будто вернулась на два с лишним года назад. Только на этот раз Георгий сидел на ближнем к двери столе, но одет был почти так же, как тогда — во что-то темное, и гитару держал в руках. Я замерла в дверях, потому что он сразу заметил меня, обвел лихорадочно блеснувшим взглядом (пьяный, что ли?) с головы до ног и задержал его на лице. Лихо бренькнул гитарными струнами и запел — сразу же звучно, с силой, сорвавшись в конце почти на крик:

— А на дворе холодный мелкий до-ождь

И на душе такая же пого-ода-а.

Там что-то холодает год от года

И почему-то пробирает дро-о-ожь…!

Пел с каким-то шальным надрывом, а потом вдруг необъяснимо изменился весь, покривился лицом — оно стало… мне нужно было…, все во мне потянулось туда — к нему. Просто немедленно нужно было что-то сделать, а то сердце просто разорвется от боли, которую отзеркалило — провести рукой по небритой щеке, пожалеть, успокоить, элементарно прекратить это. А он, глядя прямо мне в глаза, еще повысил голос, который сейчас не просто звучал — он звенел, пробирал до самых косточек, до дрожи телесной, почти до обморока:

— Мада-ам! Поверьте, я последний гро-ош

Готов немедля заплатить, как по-ода-ать!

За то, чтоб вы ответили — ну, что ж…? — закончил хрипловатым полушепотом.

И отвернулся от меня, и его плечи опали и дрогнули — раз и два и снова… он смеялся? Он надо мной смеялся…, он откуда-то знал. Это его «мадам»… это что? Просто романс, обыкновенный романс? Он не мог ничего знать, а если даже и так… как он посмел… смеяться над этим? Смеяться надо мной? Зачем ему? Я резко выдохнула и медленно отступила, и прикрыла дверь, так и не взглянув на остальных — тех, кто кроме него находились в помещении. Обвела холл невидящим взглядом и, как слепая, ткнулась в стену плечом, но сразу же опомнилась и медленно пошла на выход. Сердце колотилось мелко-мелко, а в ушах все еще стенало, орало, вопило просто до боли в нем:

— Мада-ам…!

Я ничего не понимала, ничего… Шла и мучительно вспоминала — где я уже слышала этот романс? Точно ведь где-то слышала. И кто его пел? А еще хотелось на необитаемый остров.

Всю дорогу до дома мы ехали молча и только у самых ворот Сергей спросил:

— Все так плохо, Катя?

И я очнулась, выплыла из своих мыслей, сразу стало невыносимо стыдно, просто до слез. Я опустила голову, пряча глаза за челкой, чтобы он не увидел их. Но он смотрел не на меня, а на улицу впереди и с его голосом точно было что-то не так.