Ну… нет, так нет. Я положила на свою тарелку добавку и принялась за еду. Сережа старался, выбирая и заказывая ее. А я проголодалась.

— Так ты поела? — настойчиво интересуется Ваня.

— Ты сам видишь, зачем спрашивать, — недовольно ворчу я в ответ.

— Сейчас должен подойти следователь, предупредили… — нехотя встает он со своей койки, складывает свою и мою посуду на поднос и выставляет на стул в коридор. Потом возвращается.

— А ты разве не выйдешь? — интересуюсь я.

Он неопределенно пожимает плечами, тесно обтянутыми белым халатом. Через какое-то время в дверь стучат, и он разрешает войти — уверенно и спокойно, словно имеет полное право здесь распоряжаться. А я чувствую себя так, будто с момента прибытия служебного «Хантера» на место аварии происходит что-то, от меня совершенно не зависящее. Словно я участвую в неизвестном мне представлении, где у меня далеко не главная роль, а место статиста, мнение которого ничего не значит, а действия строго регламентированы и находятся под тотальным контролем. А ведет спектакль Ваня. Само собой, по поручению и с разрешения главного режиссера Страшного. Только вот что это такое и зачем? Совершенно же не похоже на просто охрану!

В палату входит врач, а за ней мужчина средних лет в темном костюме и при галстуке. При всем этом вид у него немного неухоженный или в край замотанный. Видно, что светлая рубашка не очень свежая, а щетина на лице имеет как минимум двухдневную давность. И я моментально вспоминаю небритого Георгия…. когда он пел романс, и тяжело вздыхаю.

— Вот, пожалуйста, — говорит моя врач, — можете поговорить. Это Мальцева. Я тогда подойду позже — после всех.

Врач выходит, а мужчина оглядывается на Ивана, но не говорит ему ни слова, не просит его выйти, а просто присаживается возле моей кровати на стул. Я тоже устраиваюсь поудобнее.

— Я следователь по вашему делу, Екатерина Николаевна. Можете звать меня Степановичем. Нет? А почему? Меня все так зовут. Ну, тогда Виктором Степановичем. Хочу сказать вам, что следственные действия на месте аварии проведены, свидетель, который спас вам жизнь, дал показания. А вот записи с видеорегистраторов, по сути, ничего не дали, — печально вздыхает он, — номер грамотно затерт грязью, марка транспортного средства очень распространенная, одежда, шлем… Скажите, а почему вы решили, что это покушение? Мы просто поговорим с вами, вы сейчас в состоянии? — начинает он вдруг беспокоиться, оглядываясь на Ваню. Тот молча стоит у окна спиной к нам.

— Да, вполне в состоянии, — успокаиваю его я, — а почему решила? Да потому что это уже во второй раз — с мотоциклом. Первый раз я удачно ушла от столкновения — он отжал меня на перекрестке, и я чуть не влетела в машины, которые стояли на светофоре. Резко вывернула, газанула на заносе и юзом ушла. Тогда все обошлось, но после этого я решила установить регистратор — мало ли, еще и виноватой могла остаться.

— А когда он был — этот первый раз?

— В начале декабря, в прошлом году, — криво улыбаюсь я, потому что вспоминать неприятно. Мы с ним еще уточняем дату, и на каком перекрестке и в какое время случился инцидент, а потом он опять задает мне вопросы:

— У вас есть мысли о том, кто бы это мог быть? Подозрения, предположения? Может, есть кто-то, кому вы перешли дорогу… нечаянно или осознанно? У вас есть враги или просто недоброжелатели? Вы же понимаете, что нам нужно за что-то зацепиться?

— Моя работа. Это может быть связано с ней.

— Этот вариант изучает ваша СБ. Вы же понимаете, что доступа к контрактам и внутренним секретам нам не дадут. Но я доверяю Страшному, от в прошлом работал в Федеральной службе. Если существует вероятность того, что причина в вашей работе, то он докопается.

— Правда, так доверяете? А просто подойти и спросить у Самсона Самуиловича нельзя? У меня было немного другое представление о работе следствия.

Он молча улыбается и мне больше не хочется рассказывать ему ни о чем. Но мы еще немного говорим о моем опыте вождения, о подушке безопасности, о моих действиях по предотвращению аварии. При этом он смотрит на меня со снисходительным любопытством. И я ведусь на это, потому что свидетелем этой его снисходительности является Ваня. Это почему-то вызывает внутренний протест, и я психую:

— А вы, конечно же, среагировали бы не так и продолжили держать руль твердой рукой, вы же не «баба за рулем»? Может, даже обдуманно пошли бы на столкновение?

— Нет… мы почти час моделировали на компьютере и обсуждали возможные варианты ваших действий. И действий опытного водителя в той ситуации.

— Я вожу машину с двенадцати лет. Папа считал меня слишком замкнутой и старался увлечь вождением и так расшевелить. С его связями… вполне легальные занятия в автошколе, потом автодром, в шестнадцать — даже гонки на отечественной механике. Может, вы помните их? Я участвовала.