— Ты ожидала этого — что он может отнять у тебя марку?

— Нет, не совсем, — подумав, честно ответила я, — но допускала, что человек в отчаянной ситуации может пойти на это, даже примеряла на себя… не знаю. Мысли были, я гнала их, как …

— Катя… я видела этого твоего Георгия Страшного.

— Где именно ты его видела? — уточнила я.

— Знакомство с Дикерами было предлогом, это уже потом мы подружились с Ириной, на самом деле первый раз я шла туда взглянуть на него — после того нашего разговора, после твоих слез. Сильно они меня расстроили, а еще любопытно было взглянуть на это чудо. Любовь с первого взгляда… это больше похоже на сказку. Все вроде слышали, что так бывает, но не особо верят и я в том числе. А тут так наглядно… Так вот, Катя, ты сейчас описала мне действия невротика — то он беззастенчиво грабит тебя, то после этого руки лобызает…

Я уставилась в потолок, подумала, потом спросила:

— И что? Я потом сказала ему, что отдаю марку добровольно.

— Нет, — вздохнула она, садясь ко мне на кровать: — Я даже могла бы допустить такой вариант — с отъемом. Может, там рецидив и ребенку стало совсем плохо. В тяжелых ситуациях родители много чего могут — под тем же роддомом насмотрелась за годы работы. Так что все могло быть так, как ты и подумала, да — могло…

— Но-о… бабушка, у тебя же есть «но»?

— Да, есть — я могу сказать тебе, что думать тут вредно — нужно знать. А мы с тобой просто не знаем — как там продвигается следствие? Ты сама говорила, что не понимаешь, зачем тот же Ваня торчал в твоей палате, ну не могли же, на самом деле, заявиться туда убивать тебя? Чего особо ради? Странно все с этой маркой — проще было бы пугать, требовать, но ведь даже не пытались, и сразу убивать? Ага, ты тоже так думала? — хлопнула она рукой по одеялу.

— Плохо получилось, как видишь, — покаялась я, — я тоже удивлялась но, кроме марки, других причин не видела.

— Разберутся… Но даже если дело в ней… он показал марку всем, Катюша, значит, так было нужно — отвести от тебя опасность. Может, так никого и не могут найти — прошло еще мало времени, а пришла пора выписки и потому решили обезопасить тебя…

— У него дети, это тоже опасно. Назначили бы кого-то другого.

— Катя, я не знаю! Но не стыкуется, понимаешь? Ни весь вид этого мужика, ни должность его у Дикеров, ни то, что они на него буквально молятся. Спросишь у следователя, он должен знать — запланированная это была акция или самоуправство вашей СБ?

— Я совсем дура, да, ба…?

— Нет… ты не дура. Мы с тобой плохо соображаем в состоянии стресса. А еще эти уколы… я тоже так реагирую на димедрол. И нам с тобой всегда нужно время — осмыслить, подумать, взвесить. А еще у тебя крепкая установка, которая работает против него — во всем.

— Почему ты так думаешь? — не поняла я.

— Иначе ты просто не продержалась бы все эти годы — рядом с ним. Я не психолог, — отмахнулась бабушка, — но думаю, что даже если бы он кинулся в больнице целовать тебе губы, а не руку, то ты и тогда решила бы, что он просто споткнулся и упал на тебя. А главное — свято верила бы в это. Человек действительно был благодарен, дурочка, он просто делал свою работу и вдруг получил шанс спасти ребенка — это была чистая благодарность. И потом — я видела его, Катя.

— Я тоже?

— Нет! Не смогла я, значит, тебе объяснить. Ты просто смотрела, а большего не разрешала себе, поэтому ты его совсем не знаешь. Я тоже, но у меня есть этот пресловутый жизненный опыт, и я просто уверена, что все, о чем ты его просила, будет сделано — деньги пойдут исключительно на детское лечение. Дело даже не в тебе — это, как протянутая Богом рука… спасение, и не послушаться его страшно.

Мы еще помолчали, а потом я решилась спросить:

— Значит, ты видела его. И… как? Как он тебе?

— Женат, Катя, — с сожалением подвела бабушка итог своему недолгому молчанию.

Понятно что, как детектив, я не состоялась. Поэтому о своих подозрениях относительно Одетты я вообще молчу — там слишком много вопросов. Не рассказываю бабушке и о том, что со следователем о марке мы не разговаривали вообще. Мне в голову не пришло даже упоминать о ней — как можно? Наверное, должен был рассказать Георгий, раз уж они сотрудничают. А что, если он этого не сделал? Что, если тоже хранил нашу семейную тайну, понимая опасность огласки? Тогда получится, что он и правда — действовал на свой страх и риск. Могла наша служба безопасности вести собственное расследование? Могла, наверное, но толку — гадать?

Одетта… она, наверное, просто испугалась. Испугалась, что на этот раз у Сергея серьезные намерения и что она окончательно теряет его. И вначале, стараясь делать это незаметно и во многом по-детски, стала вредить мне и изводить. Задержалась у него после той своей травмы так долго, как только смогла, а потом вообще почти поселилась в Сережиной квартире вечерами и все это под благовидными предлогами. То она не могла решить уравнение, то ей срочно понадобилось подтянуть английский. То она не успела приготовить себе еду, то вдруг Сергею пришлось разбираться с ее школьными проблемами — его стали вызывать туда, жалуясь на поведение Одетты. Иногда он злился и отсылал ее, иногда отправлял домой с едой в руках, но чаще… было проще и быстрее сделать то, о чем она просила. И он нудно отчитывал и воспитывал ее, помогал ей, терпеливо занимался ею, добросовестно выполняя обязанности то ли отца, то ли старшего брата.

Время его она заняла по максимуму, но я все так же оставалась рядом, и она стала действовать иначе — притихла, стала вести себя вежливее и начала проситься с нами в бассейн, а почему, собственно — нет? Когда Сергей посмотрел на меня с вопросом, причины отказать у меня не оказалось, ведь это не было свиданием, так почему не взять с собой и Одетту? Дальше были еще и концерты, и совместные походы на лыжах.

Она стала ближе к нему и ко мне тоже, я даже стала как-то привыкать к ней, она не раздражала меня. Но от Сергея я из-за нее не отдалилась, как она, скорее всего ожидала, а потому, наверное, и были предприняты более решительные меры.