Хотя многие фильмы и вылетели из головы, в кино Оля ходила часто и знала о чём говорит. Хорошо запомнились, будто в граните высечены были, фильмы про войну — про героев великой отечественной. А о зверствах нацистов снимали документальные фильмы. О геноциде, Холокосте, лагерях смерти. Как нацисты организовали блокаду Ленинграда, а финны им в этом помогали. Как расстрелы, сжигание людей заживо, мор голодом, массовые повешения, выжигания свастик на теле, калечение и многое другое были для них обыденным делом. Всех убивали, в независимости от пола, возраста и профессии. Всех, потому что советский человек для них был хуже свиньи. Потому что советский человек не считал национальность или расу чем-то определяющим, потому что советский человек считал, что каждый имеет право на счастье. Почти вся Европа смирилась с этим за исключением немногих, кто действительно имел в себе смелость и силы оставаться человеком, кто становился партизаном или работал подпольно, кто боролся против человеконенавистнического нацистского режима, и кому советский человек потом был очень благодарен. Жители Югославии так вообще великие люди, всю войну половину страны, будучи в полном окружении, защищали от нацистов! Вот только документальные фильмы мало кого интересовали, потому что за их просмотром нужно много думать.

Оля любила кино, действительно любила, особенно про Сталинград, бывший Царицын, откуда родом её бабушка. Город, что стал могильной землёй для десятков сотен тысяч солдат, что принял миллионы тонн пуль и бомб. Случайный диалог всплыл у Оли в голове.

«— Нужен Сталинград, так шли бы и строили, зачем мой родимый было переименовывать?

— Мне кажется, что это будет всех путать. Говорят, что цари и императоры плохие, а целый город в честь них всех назван.

— В том и дело. Если уж они ведут эту пропаганду, то пусть не забывают о том, с чем боролись. Прадед твой, отец мой, сначала белым офицером служил, потом на сторону красных встал, потому что знал, какие зверства учиняли белые по отношению к простому человеку. Наши тоже в этом плане не святые, но всё же. А ты представь, если историю от народа скрывать, то другие её начнут показывать по-другому, а значит, лгать! Вот и нечего её переписывать. В конце концов мы все разные, а история у нас одна. У всех! Вот потом Сталинград этот переименуют и сами будут возмущаться.

— А вдруг в честь плохого человека улица названа была? Или даже город?

— Пусть объясняют тогда это, и сами жители решают в честь кого и что переименовывать. А то они нам про власть народа, а сами без нашего ведома всё делают.

— Ну, не знаю.

— А ты меня слушай, Олюсь, нельзя так делать! Хотят они идею свою в массы нести — пусть несут, но перевирать, лгать и лицемерить пусть не смеют!»

Интересно, сколько мне лет тогда было? Шесть, наверное.

Оля начала выхватывать из памяти маленькие зацепочки. К чему именно они вели, однако, понять было сложно. Вот, например, любовных историй мало, классику экранизировали, а что ещё? Комедий было по две штуке, может, три в год. Достаточно, фильмы же хорошие, пускай их и не сотня.

Ещё кинотеатры были ухоженные. Однообразные, но так и ходили туда не ради архитектурных изысков. Свиданья, посиделки с друзьями, целое классовое мероприятие, во всех смыслах, да и культурный отдых, между прочим. Можно было и покушать, благо рядом и ларьки с мороженым, и буфеты. А в кино ходили совершенно разные люди. И дети, и старики, и любовные парочки, и суровые работящие мужики, хотя они реже, а на индийские мелодрамы подружки домохозяйки с удовольствием ходили.

Около кинотеатра, в который часто ходила Оля, был и большой красивый парк со множеством лавочек и клумб и с широченными, тенистыми берёзами. Даже одна размашистая ива стояла, и тополя пушистые. И никто там не мусорил. Народ культурный в этом плане, но ни единого окурка или шелухи от семечек? Странно это, не могут быть все и такие чистоплотные. Всегда найдётся один пакостливый человек, который из внутреннего чувства всемирной несправедливости к нему или из зависти ко всему сущему или просто день плохой выдался, что возьмёт, да и нарушит всеобщую идиллию. Однако в памяти это отразилось так, а не иначе.

Неожиданно для себя Оля вспомнила ещё кое-что.

Ленин писал: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино!» Но разве можно за этими словами забывать, что нам всем свойственно чувствовать и горечь, и печаль, и наивную, даже глупую радость, и даже по самым житейским причинам? «Нового человека», отрицая старого, ты не сделаешь. Может, именно это бабушка и имела в виду?

— Интересно, почему? — немая мысль вдруг вырвалась наружу.

— Что почему?

— А, да ничего. Интересно, почему название фильма не напечатали? Вдруг забудешь или ещё что-нибудь.

— Не знаю, может, им бумаги было жалко или стёрлось. А в Перми есть кинотеатр?

— Обязан быть. А ты сходить хочешь?

— Хочу! — твёрдо уверенная в своём намерении, сказала Тоня.

— Если найдём, то сходим. А сейчас, нужно наконец собраться.

Тоня достала из глубоко кармана подарок Миши.

— Сфотографируемся?

— Если только разок. У нас не сильно много кадров.

Задержка пять секунд, фокус на пяти метрах, обратный отсчёт пошёл! Девочки отбежали на центр дороги, позади них были те самые пять избушек и навалившиеся прошлой ночью сугробы снега. Прозвучал долгожданный «Тык» и выехало фото. Всё такое же яркое, разве что немного в расфокусе. Тоня возмущённо вертела кадр в руках.

Что не так?! Я что-то не так нажала?

— Ничего страшного, в следующий раз лучше получится.

Девчонки залезли в 57-й. Теперешний потолок ощущался непривычно, но лучше с ним, чем без него. Ткань была достаточно плотная, чтобы не пропускать порывы холодного ветра, но и декабрьское солнце с трудом пробивалось сквозь неё. Тоня убрала камеру в коробку, где поблизости располагался и набор для шитья. Рычаги задвигались, мотор вновь затарахтел. Оля замерла на мгновение.

Что это всё-таки за место? Кто эти люди? Что случилось с ними?

Но у девчонок была собственная загадка, требующая ответа. Опомнившись, простившись с крохотным пристанищем, они двинулись в путь. Траки теперь гнали по рыхлому мёрзлому пуховику, берёзы и тополя, дубы и лиственницы грелись теперь под добротной снежной шубой.

Мне страшно было в тишине,

Но слышу я твоё дыханье.

Мы права не дадим зиме

Испортить миропонимание

И заковать нас тут в тюрьме!