Горячо обнимаю. Твоя бабушка Аня».

Может листок уже не в руках, но история успела овладеть головой. Оле приходилось сталкиваться с такими. В школе рассказывали о героях Великой Отечественной Войны. Храбрые пионеры, мужественные лётчики и танкисты, доблестные солдаты и офицеры, бесстрашные артиллеристы, партизаны и пограничники и многие-многие другие. К детям приходили ветераны, которые рассказывали о войне. На уроки приносили и безымянные письма, которые приходили на фронт и с фронта, и бесхозные посылки, и даже что-то своё, что смягчало суровый нрав старого бойца. Десятки разных марок, самые разнообразные почерки и неподдельная искренность в каждом таком крохотном послании. От этого и был слабый, чуть заметный мандраж. Не ясно, кто именно адресат и адресант, что тут произошло и когда. Будто это письмо было маленьким, застывшим во времени, кусочком разрушенного города. И сама история. Судьба девочки, которой было возможно не многим больше или меньше, чем Тоне.

Нужно осмотреться немного.

Оля не сильно старалась найти что-то конкретное, скорее просто пробегалась взглядом по тёмным уголкам в надежде наткнуться на что-то эдакое. Пыль, снова пыль, пустая паутина, снова грязь и снова пыль, неоткуда взявшаяся раскиданная солома, рваная ткань, кучка угля. Удача была не на её стороне.

Может и самой что-то написать? Только что и чем?

В надежде найти что-то чем можно было бы оставить напоминание, внимание пало на угольки. Писать ими сложно, да и неудобно. В попытках поудобнее взяться за один такой, на Олю снизошло печальное озарение.

Чем я занимаюсь вообще? У меня Тоня одна больная лежит, а я тут каракули всякие принялась рисовать. Вот дура!

С долей злости она швырнула уголь об стену.

Зимой быстро темнеет. Луна, следуя своей природе, спокойно убывала, ночь обещала окутать всё густой мглой. Оля схватила охапку старых мешков в намерении накрыть рубку. Порыв ветра ударил в лицо. Вновь пошёл снег. Оля пощурилась, но вдруг расплылась в глупой улыбке, когда щёки и нос покраснели от холода. Белые крупные хлопья медленно опускались на землю.

Вслед за открывшейся дверью, нос, а затем и лёгкие наполнились тёплым воздухом. Тоня проснулась, дыхание её было тяжёлым, но спокойным. Оля же принялась затыкать мешками щели в избе, в попытках немного утеплить ночлег.

— Как ты? Всё чихаешь?

— Неа, — Тоня помотала головой из стороны в сторону.

— Может пить хочешь?

— …

— Хорошо, сейчас закончу и ляжем спать, — протяжный зевок наполнил комнату.

Последние поленья полетели в буржуйку, набив её до отказа. Должно хватить на часов шесть, так Оля во всяком случае думала, что не было далеко от правды. Рубашка, отягощающая тело, висела теперь на стуле, а тяжелые берцы, ранее сковывающие нежные девичьи суставы, убраны под кровать, где уже лежали ботинки Тони. На ногах остались только шерстяные потные носки, которым, благо, была замена.

— Оль, а тебе страшно?

— Мне? — Оля задумалась, держа в руках один носок. — Да нет, ничего конкретного.

— Понятно, а мне страшно…

— Ну, чего так раскисла, всё будет хорошо, не в первый раз же болеешь!

— Но мы же совсем одни. Никого нет. И дядя Миша там остался совсем один. Мне страшно, — Тоня спряталась под одеяло. — Я не понимаю. Мама, папа. Когда я болела все были рядом. Все. А сейчас никого, никого нет и не будет.

— Тоня, Тонюша, ну ты чего? Я же тут, всё хорошо, Тося, — Оля залезла в кровать.

— Почему? Сначала мама с папой, а что, если и тебя не будет?

— Тише, ну чего же ты? Всё хорошо, всё будет хорошо, не волнуйся. Доберёмся, узнаем всё. Вернёмся. Всё будет хорошо, и у Миши, и у нас, всё будет в порядке, — Оля нежно прикасалась к солнышку у Тони на голове.

Девчонки лежали так в тишине ещё долго.

— Не уходи от меня так, пожалуйста, мне страшно.

— Никогда не уйду, не бойся. Извини, что так напугала, — Оля уткнулась ей носом в макушку.

— Ты обещаешь? — Тоня подняла на неё зарёванный, но такой серьёзный взгляд.

— Конечно обещаю, — Оля вытерла ей слёзы. — Ну, что, будем спать?

— Обними меня.

— Конечно, — с облегчением вздохнула Оля.

Рассохшиеся ставни дрожали под порывами ветра. Подложенные Олей мешки делали звук намного мягче и тише, отчего он скорее был похож на похлопывания по старому пыльному ковру. Сквозняк больше не тревожил. Старая чёрная буржуйка стояла в метре от кровати, её тепла вполне хватало этой ночью. Дрова внутри мерно и едва слышно трещали.

Оле не спалось сейчас. Каждый день вспоминала слова Миши, пускай с трудом, возложила на себя весь груз ответственности, хотела быть достойным человеком, по крайней мере для младшей. Продолжала смотреть на подругу тяжёлым взглядом. Из тонкой щели в печке на потолок падали лучики света, которые и сам дрожали, подобно языкам пламени в костре.

И ты не знаешь куда деваться, да, огонёк? И всё-таки дура. Завтра такой тяжёлый день, да и ехать вперёд, пока Тоня не выздоровеет, нельзя. И как тут жили люди? Сложно представить. Кто тут спал, что делал? Ещё и женщина с ружьём. Вдруг она бродит где-то тут, по лесу? Забавно. Пугает немногочисленных путников. Этакая страшилка, только вместо лешего какая-то сумасшедшая. С лешим-то хоть договориться можно. И тоня такая маленькая, комочек любви прям. Громкая всё время, неугомонная, а сейчас спит спокойно, толком даже не разделась, но так хотя бы теплее.