Приятнее всего мне было оттого, что блинчики с творогом любил именно я сам — Итан, а не Мартин Никс.

И хотя еще пару минут назад мне казалось, что я абсолютно не голоден, сейчас, подойдя к столу, я с удовольствием взял первый из завернутых блинов и съел его в два укуса.

— Очень вкусно! — улыбнулся я Деборе. — Даже лучше, чем у Аделаиды, — похвалил я любимую, однако она, без сомнения, уловила, что улыбка на моих губах пропитана печалью, а в глазах сквозит тоска.

— Тогда почему ты грустишь? — спросила Деб, слегка улыбнувшись и подходя ближе. — Температуры нет, выглядишь… сносно, — смешно поморщила она губки, — и приступ позади, — заключила Дебора, положив ладонь мне на лоб.

— Деб, — взял я ее руку в свою, приложив к щеке, покрытой легкой, однодневной щетиной, — сейчас я кое-что скажу и хочу, чтобы ты выслушала меня максимально внимательно. И, пожалуйста, сделай все так, как я попрошу.

— Что происходит? — взволнованно, посмотрела Деб в мои опустошенные глаза.

— Сегодня после обеда поезжай в банк, — опустив ответ на ее вопрос, продолжил я. — Там уже будут ждать тебя. Нужно будет подписать несколько документов. Не волнуйся, это для твоей же пользы. Потом свяжись с Грегом Стивенсеном, адвокатом и передай ему это, — сказал, протянув ей только что исписанный мной листок бумаги, который я вновь вытащил из кармана брюк.

— Это что? — с недоумением смотрела Деб в развернутую бумажку. — Записка с просьбой разъяснить… завещание?.. Зачем ты его написал?! — вскричала она.

— Все банковские счета и все имущество Никса перейдут к тебе, — объяснил я милой.

Деб была настолько шокирована, что не могла произнести ни слова, лишь к ее прекрасным глазам начали подступать слезы.

— Что случилось? — спросила она дрожащими губами. — Ты как-будто прощаешься со мной. Навсегда, — наконец, произнесла она дрогнувшим голосом.

А я просто смотрел на нее, стараясь запомнить это мгновение навечно. Словно там, куда я, возможно, скоро перенесусь есть понятие памяти или времени…

Вероятно, внешне я выглядел спокойным и собранным, однако внутри бушевал ураган, что выл и стенал о моих чувствах. О том, как дорога мне эта девушка. О силе моей запретной любви…

Я прижал к себе Деб, быть может, в последний раз, нежно припав к ее сладким устам. А она разом обмякла в объятиях, прильнув ко мне всем телом.

Поцелуй был медленным и чувственным. Я продолжал тешить себя иллюзиями будущих лет, на протяжении которых мне якобы пригодятся эти воспоминания. Каждый изгиб, каждый стон, каждое прикосновение ее губ.

Я крепко обнимал любимую, прикрыв глаза и зарывшись носом в ее распущенные волосы, спадающие на округлые плечи. Силясь запечатлеть в памяти ее запах — аромат нарциссов с отголоском ванили.

Немного отстранившись, я неторопливо провел пальцами по ее щеке, губам, по подбородку, словно записывая каждую ее черту, чтобы грезить ею вновь и вновь, куда бы ни попал, где бы ни страдал по ней.

Почувствовав, что еще немного, и просто уже не смогу уйти, я все же выпустил Дебору из прощальных объятий.

Однако теперь она сама, вцепившись в меня обеими руками, качала головой, не желая отпускать.

— Деб, мне пора, — попросил я ее взглядом. — так надо, поверь мне, любимая.

И тогда, заливаясь слезами, что тихо скатывались бледными жемчужинами по ее печальному лицу, Деб прошептала:

— Я люблю тебя, кем бы ты ни был, — повторив вновь сказанное однажды. — Но я бы хотела знать, как твое имя?

— Меня зовут Итан Рид, — сказал я поднося руку к лицу малышки, чтобы смахнуть осколки слез, вонзающихся нам в души. — Я Итан. И я… люблю тебя, — ответил, чувствуя тупую боль в груди.

— Мне, правда, пopa, малыш, — попращался я с ней, наверное, уже навечно.

— Не уходи, — попросила она, вновь прижимаясь к моей груди.

— Если бы ты только знала, как сильно мне бы хотелось прожить целую жизнь рядом с тобой! Но, увы, скорее всего это окажется невозможным, — отстранившись, я нежно дотронулся до ее влажных щек, вытирая слезы большими пальцами и, заглянув в глаза, сказал, — не грусти, пожалуйста. Иначе и я не выдержу. У меня и так сердце разрывается. У тебя все будет хорошо, Деб, обещаю. Поверь мне. Все пройдет, и ты сможешь быть счастливой.

Выпустив ее из своих объятий, я словно сжался от давящего на меня со всех сторон ощущения холода и опустошенности.

И в последний раз посмотрев в ее заплаканные, но самые прекрасные для меня глаза, я вышел из комнаты, оставив Дебору одну.

Усилием воли запретив себе оборачиваться назад, я быстрым шагом прошел мимо горничной и что-то пытающегося сказать мне дворецкого и переступил через парадный вход.

Я не сомневался больше, что покидаю этот дом навсегда…

***

Служащие центрального банка при виде самого Мартина Никса, входящего в овальный холл, немного растерялись, однако вели себя, как и полагается, предельно почтительно и услужливо.