– Ты ирландка, – напомнил Гулидиен, – ну, вспомни, чему тебя в детстве учили. В «Разрушении дома Да Дерга» было что? Немайн, когда ее попросили имя назвать, соврать не смогла. Спрятала настоящее среди трех десятков поэтических. Зато со временем они забавляться умеют… И любят.

Достаточно немного подумать – и станет ясно, как трехтысячелетняя сида, не умеющая лгать, превратилась в девятнадцатилетнюю римскую августу. Если она может сделать так, что человек попросту не родился… не могла ли и подкинуть себя саму? Скажем, вместо мертворожденного младенчика. Это в Камбрии любой умеет опознать подкидыша! А тут и уши прятать не пришлось…

Римляне не приняли слишком странную, решили заточить. Выбралась. Вернулась. Нашла новую семью. Тут ее догнало измененное прошлое. Может, и отыграла бы назад, но то ли не получается пока, то ли Анастасию не желает бросать одну. Ее–то ведь тоже вытащила! Как? Спросить легко, понять ответ – трудно.

Но как же ей не нравится титул! На каждом слове уши сердито прижимаются, потом падают к плечам. Недовольна, но молчит! Дает возможность исправить ошибку… Что не так? Глашатай неделю старался, зубрил императорский титул. Ни в словечке не ошибся… Что ж не так? Стоп! Точно, летая в небесах, забыли про кочку под ногами. Единственную землю, на которой рыжая и ушастая властвует не на словах. Родителей – приемных и родных в Камбрии не различают. Старинное правило – не могут быть королями да королевами те, кому за ними положено присматривать! И что делать принимающей стороне? Разве что – самому исправить:

– Немайн, хранительница правды Республики Глентуи.

На сей раз уши не упали – взлетели торчком, расправились… Это уже нарочно. Довольна! Можно выждать, пока зачитают титулы Пенды Мерсийского, подняться навстречу. Приходится сдерживать шаг – рядом, опираясь на дочь, медленно и важно выступает король Риваллон. Тяжело дышит, каждое движение дается с болью, а ведь моложе Мерсийца лет на десять. Трудное у соседа выдалось царствование… Сперва вражеское нашествие, что захлестнуло королевство, как прилив – до самых верхушек холмов. Жители ушли в круглые крепости–убежища, подрезали чужой армии тылы, и неприятель схлынул так же споро, как и накатился. Жители лесного королевства не боялись разорения полей – урожай был собран, и следующий должен был успеть вызреть. А что? Лес не вырубили, с пашен почву не увезли… Солнце в небе осталось. Так казалось. До тех пор, пока поднявшаяся по весне вода не захотела уходить обратно с разбухших земель.

Уходящая армия разрушила то, до чего добрались руки – построенные при империи каналы и запруды. Камбрийцы за два с половиной века независимости позабыли римскую премудрость – но не то, для чего прорыты в земле каналы. Король велел копать землю, народ явился на службу от мала до велика… Не помогло. Мало было знать, что потеряно, нужно было знать, где рыть, как и сколько. Кое–где почва оказалась слишком топкой, где–то воды – хватит покрыть человека с головой. Королевство потеряло треть полей, и осенью пришло недоедание. Не голод, но пояса пришлось подтянуть.

До травы дожили – казалось, будет проще. Только вместе с зеленью в королевство явилась болотная лихорадка и уже не ушла. Врачи говорили о дурном воздухе – на латыни «malus aeris», пробовали снадобье за снадобьем – люди умирали. Не все, многие. Она не пощадила королевскую семью, оставив от крепкой ветви восточных МакДесси один–единственный побег. Лихорадка зла… только и милует, что озерных фэйри, которые, бывает, замуж за земных людей выходят, да и к потомству их зачастую благосклонна. Что с них взять – они не совсем люди…

Люди потянулись на более здоровые земли, что освободились после пожравшей прибрежные королевства чумы, но там мор пришел и ушел, родились новые дети, выросли – идти стало некуда. Пришлось жить – с болотной лихорадкой, которая лиходействовала, как в старых, доримских, легендах.

Войны, заботы, дурная сырость… Когда приехал будущий тесть, Гулидиен озаботился, оторвал мэтра Амвросия от его штудий. Как раз ради того, чтобы лучший целитель взглянул – нет ли возможности как–то помочь? Прежде было нельзя, но с тех пор, как мэтр начал перевод книги о недугах холмового народа, он узнал много нового.

Так вышло – да только не в радостную сторону. Врачу хватило одного взгляда. Не сказал, отрезал:

– Поздно. Твоя невеста до осени станет сиротой – и правящей королевой!

То, что Кейндрих – единственная дочь, ни при чем. Род на ней не заканчивается, а камбрийский закон: старшинство – старшему, власть – лучшему, никто не отменял. Она не просто годится для власти. Для ее страны, ее народа – она лучшая, и характер тут не помеха, подспорье. Люди любят королевну, дружина верна, ее рука привычна к луку и мечу. Даже лихорадка не смогла взять девочку – упрямица уцепилась за жизнь слишком крепко. Так же крепко, как теперь поддерживает готового рухнуть Риваллона.

Помочь нельзя – выйдет политический жест, подчинение Диведа Брихейниогу. Остается проклинать связывающие королей сети обычаев и радоваться, когда боль хорошего человека облегчают другие.

Немайн скосила глаза вбок. Сестра–римлянка все еще не любит больших и шумных сборищ, а тут на небольшом пятачке столпилось никак не меньше сотни человек. Так и есть – побледнела, лицо на гипсовую маску похоже, прикусила… не губу, это было бы слишком явно – щеку изнутри. Сделать шаг не только вперед, вбок? Прикоснуться плечом, тыльной стороной кисти… Пусть вспомнит, что сестра рядом, и не смотрит под ноги.