– Да так… – ответил он.

– Чё такое куришь?.. Нихера-сь! С двумя кнопками? Балдёж! Где взял?

– Кыш дал.

– Когда успел?

– Да вот, после обеда где-то.

Значит, Голецкий опять успел разрыдаться, где-то после обеда. Когда он рыдал при сержантах, те угощали его сигаретами. Кыш курил тонкие, с двумя кнопками.

– Ясно. А к тёткам тем чё подходил?

– Каким?

– Из Комитета.

– А. Так, поговорить.

– А остальные чё подходили?

– Тоже поговорить.

– И как? Поговорили?

– Ага.

Голецкий глубоко затянулся. Мне показалось, будто бы у него слегка дрожит подбородок, а вместе с ним и нижняя губа. Я решил больше ничего ему не говорить и стал молча курить свою сигарету.

Фонарь, освещавший плац, в тот час старался светить особенно ярко. Небо заволокли тучи, вечер выдался необычайно мрачным и снежным. Снег валил и валил, и валил, добавляя работы солдатам из мостовой роты Грешина, которые скребли лопатами асфальт. На большие лопаты они наваливались подвое и шли с ними от одного края плаца к другому, толкая перед собой бесформенную кучу слякоти и ненастья. Зублин с Анукаевым были счастливы тем, что они сейчас с нами, а не со своими товарищами по роте. Мы же пока ещё не понимали своего счастья: как это здорово, что самое сложное, что есть сейчас в нашей жизни – это подготовка к присяге.

– Я, наверное, всё-таки вскроюсь, – сказанул вдруг Голецкий мне в спину.

– Чё?!

– Не всерьёз. Так, поперёк полоснусь. Тогда-то точно домой отправят.

Голецкий затянулся и на выдохе посмотрел мне прямо в глаза. Так, словно бы ждал от меня такого ответа, который разделит его жизнь на «до» и «после».

Вот что бы вы ему сказали на моём месте?

Вот и я сказал ему то же самое.

Глава 8

Грешин остался ответственным тридцатого декабря. Коллективным разумом мы выявили закономерность: Грешин всегда остаётся ответственным именно по субботам. Когда нам представилась возможность, мы спросили у самого умного из шефствовавших над нами старослужащих, почему всё так, а не иначе.

– Потому что он старшина роты, – отвечал самый умный из бывалых, – По субботам всегда ответственным остаётся старшина роты, потому что в субботу – баня, которую старшине надо организовать. Он всю эту кухню знает: с бельём там и всей прочей вещёвкой.

– И чё, так везде?

– Везде вроде. Есть ещё такая тема, что по понедельникам командиры рот остаются. Фиг его знает, почему.

Помимо бани, в эту субботу на Грешине висела ещё и организация нашего Нового года. Перед обедом сержант Кыш привёз продукты. Грешин подрядил счастливую часть из нас на переноску пакетов с едой в столовую и в расположение роты. Счастливы мы были тем, что занимались этим вместо строевой.

В столовой продукты у нас приняли несколько солдат из мостовой роты, которым Грешин поручил делать всякие салаты и нарезки. В роте же мы оставили газировку, сладости, фрукты и прочую ерунду, не требовавшую приготовления или хранения в холодильнике. Всё это дело мы прямо в пакетах положили в комнате досуга с ударением на первый слог, после чего Грешин комнату закрыл, опечатал и поклялся, что уничтожит любого, кто попытается войти туда.

– Сожъу и высъу! Понятно?

– Так точно!

Мы предвкушали праздник. Да, мы знали, что это будет худший Новый год в нашей жизни. Но всё-таки он будет, и всё-таки это будет самый настоящий Новый год: с мандаринами, оливье и президентом по телеку. Как в детстве. Точнее – как в извращённой и фантасмагорической версии детства, где все мы будем семьёй из сотни воняющих мокрыми тряпками лысых детей, а фигуру отца нам заменит ответственный по подразделению, которому придётся провести завтрашнюю ночь с нами. Всем прочим же родственникам суждено было остаться за кадром этой картины торжества.

Предвкушал праздник и Грешин. Сам он, конечно же, должен был встретить его дома, в кругу семьи. Но чтобы он смог со спокойной душой сделать это завтра, сегодня ему нужно было сделать всё безукоризненно, руками своих подчинённых. Во время обеда мы стали свидетелями того, как одни из таких рук сделали что-то, что Грешина раздосадовало. И мы впервые увидели прапора в настоящем гневе: горячем и необузданном. Суть дела прошла мимо наших глаз и ушей. Зато не ускользнул от нас подзатыльник, который Грешин отвесил солдату-повару с многозначительным звуком «дзыщь!» От такого «дзыща» шапка солдата сначала хотела слететь с его головы, но потом голова сказала: «Постой, давай вместе, уи-и-и!», – и на пару с шапкой спрыгнула с плеч рядового, укатилась куда-то за линию раздачи и так и лежала там, пока прапорщик Грешин не разрешил безголовому телу отправиться на её поиски.

В бане, после обеда, мы привели себя в порядок. Отмыли недельный пот с яиц, пропарили кожу под горячей водой, потёрли мочалками спины. Нас упаковали в новое нательное бельё, и теперь наши тела выглядели как румяные новогодние подарочки.

Дальше нам раздали телефоны без каких-либо дополнительных инструкций. Народу в учебной роте прибавилось: если сначала нас было двадцать два, то с течением времени к нам присоединилась ещё куча людей, и теперь нас было ровно сто человек. Разумеется, нас разделили на три взвода, чтобы нами было удобно командовать. И вот уже не один, но три роя пчёл получили телефоны и принялись жужжать в них наперебой, забившись в самый просторный из учебных классов. Говорить с домом в таких условиях было сложно. Разобрать, что говорит дом – тоже. Когда я пытался поздравить мать с наступающим, она всё пыталась что-то мне рассказать про какое-то видео.

– …пв…в…эт…видео…пр…щк…пзв…

– ЧЕГО?

– …прап…щк…ваш-ш-ш…прос…ВИДЕО…зп…ст…

– А? АЛЁ? КАКОЕ ВИДЕО?

Всё прояснилось только перед ужином, когда мы стояли в столовой фронтом на телевизор и ждали приглашения пройти по раздаче. Но вместо приглашения прапор велел нам ждать и не пиздеть, пока он что-то там настраивает в телеке руками рядового Бруса.

– Господи, ну чё там Бъус, а? Чё, высшая математика, флешку воткнуть?

– Да щас, товарищ прапорщик, тут это… щас оно, всё прочитает.