–  Вот как, это вы, - произнес он. Расмус выжидательно посмотрел на него.

–  Да, мы только спросить: когда забрать Глупыша?

–  Просто фантастика, сколько нытья вокруг этой поганой псины, - сказал Альфредо, пивший за столом кофе.
– Входите и садитесь - поговорим об этом деле. Берта, подай молодым господам по шашке кофе!

Берта сердито швырнула на стол две чашки; мальчики скромно уселись на нары и, не рыпаясь, пили кофе своих врагов, они не смели поступить иначе… ради Глупыша.

Эрнст, сидя на нарах напротив, неприветливо смотрел на них; похоже, эти молодые господа ему совершенно не нравились.

–  Так вот, спешить некуда, - сказал он.
– Кому, по-вашему, не приходится ждать, кому не приходится сидеть в этой мерзкой старой крысоловке и ждать, пока не развалишься на мелкие части?

–  Крысоловка, говоришь?
– сказала Берта.
– Да кто тебя здесь держит?! Я, по крайней мере, вполне могу обойтись без такого типа, который курит тут целыми днями и только воздух отравляет!

–  Так-так-так… - фыркнул Альфредо.
– Прикусишь ты наконец свой поганый язык, Берта, или нет? Ты ведь знаешь, у Эрнста - слабые нервы.

Берта злобно вскинула голову.

–  Меня это не колышет, - сказала она.

Расмус и Понтус молча слушали. Казалось, все про них забыли. Берта и Эрнст заметно озлобились и явно готовы были в любой момент вцепиться друг другу в волосы, и только Альфредо спокойно пил свой кофе.

–  Я знаю, Эрнст, шего тебе не хватает, - сказал он, ткнув в сторону Эрнста булочкой.
– Тебе бы жениться, худо мужшине быть одному.

–  Нет, так лучше, - сказал Эрнст, бросив критический взгляд на Берту.

–  Да, это понятно, - признался Альфредо, - это много лушше, но тебе необходим уход, Эрнст! Посмотри на меня. Я шеловек ухоженный, и все благодаря Берте! Она, эта женщина, мастерица ухаживать за мужшинами.

Берта фыркнула, но не произнесла ни слова, и на некоторое время воцарилась тишина.

–  Да, скажи, Альфредо, - снова попытался было спросить Расмус, - ведь в этом нет ничего дурного, если мы хотим узнать, в какое время можно забрать Глупыша?

–  Боже, сжалься надо мной, какой дождь!
– сказал Альфредо, точно ничего не слышал.
– Тиволи в дождливую погоду - это примерно так же ошаровательно весело, как быть женатым на Берте. Но меня, к сшастью, искусали комары, и когда время тянется ошень медленно, я могу шесаться.

Берта вытащила таз, который доверху набила грязной посудой. Эрнст, лежа на нарах, курил, Альфредо чесал свои комариные укусы и тихонько убаюкивал самого себя глубоким красивым басом. Но внезапно он прекратил петь.

–  Боже, сжалься надо мной! Мне кажется, будто крыша протекает.

Все посмотрели на потолок и действительно увидели там большое мокрое пятно.

Альфредо крутил свои усы и задумчиво смотрел на пятно.

–  Оно напоминает мне дядю Константина, - сказал он.

Потом снова наступила тишина, и слышно было только, как дождь хлещет в окошко.

–  Надо строить ковчег, пока еще не слишком поздно, - произнес Альфредо.

Берта принялась так яростно мыть грязную посуду, что только брызги во все стороны летели.

–  Никогда не слыхала, что у тебя есть какой-то дядя Константин, - пробурчала она.

Неодобрительно посмотрев на нее, Альфредо покачал головой.

–  Женщина, - сказал он, - между небом и землей есть много больше того, о шем ты слыхала… Дядя Константин - да, он был барышником, тошь-в-тошь как моя мамошка.

Эрнст невесело шевельнулся на своих нарах.

–  Не-а, слышь-ка, не начинай снова со своей мамочкой, нам и без нее тошно.

–  Я говорю сейчас о моем дядя Константине и не желаю слушать никаких возражений. Он был барышником, дядя Константин, но он был также и анархистом, он мештал улушшить общество, взорвав его, вот так-то!

–  Вон что, и это говоришь ты, - кисло сказал Эрнст.
– Да, этого каждому хотелось бы хоть немножко.

–  Да! Хотелось бы, - признался Альфредо, - это - по-шеловешески! В такие вот дождливые дни, как этот, дядя Константин занимался в нашем фургоне своими маленькими экспериментами: он хотел изобрести что-нибудь пошище динамита и тротила и прошего в этом роде.

–  Ну, и удалось ему?
– спросил Эрнст. Альфредо кивнул.

–  Да!
– сказал он.
– Да!

Он положил руку на голову Понтуса.