— А кто же тогда? — не скрывает любопытства Карелин.

— Дед Пихто, — тяну ребенка за собой, а то сейчас еще сам в убийстве признается.

— Василий! — окликает меня британский неудачник. Смотрю на него с супругой, и вот не могла она его хорошенько пристрелить, навсегда, например?

— Ты мне должен, — кивает он. — Но считай, мы — квиты.

— Одолжение тебе сделаю, как обещал, не парься, и благотворительности здесь не надо, ага.

— Я не про одолжение из прошлого, — улыбается он. — Я про то, что тебе легализоваться пришлось, и вот мы все здесь оказались. Иван, до свидания, приятно познакомиться. Мы пойдем уже, потому что в столице останавливаться не будем.

Вот бы такой наглости заиметь, можно подумать, это прямо его заслуга, что я легализоваться решил. Нет, нет предела чувства собственной важности у этого неудачника.

Алиса смеется вместе с консультантом Витей над фотографиями какими-то, и я ее прямо с танцпола утягиваю.

Тут неподалеку хибарка есть, что на ладан дышит, с садовыми инструментами и удобрениями, а у меня давно созрел план.

Между прочим, ночь уже наступила, и она — брачная, ага.

Ну что же, я знала за кого замуж выхожу.

Наглый бес меня прямо со свадьбы в хлев утащил, а теперь, когда он борется с заевшими и запавшими петлями, то только смеяться остается.

Сопит мне на ухо, как наконец-то внутрь затягивает, а я ему демонстративно по рукам даю.

Господи, да здесь не развернуться, и гремит инвентарь при каждом нашем движении.

— Ты что… что делаешь! Мы сейчас упадем!

— Никто никуда не упадет, еще чего.

Темень беспросветная, а мы, слава богу, наконец-то замираем. К грудине меня боров спиной прижимает, по воланам и бюстье шарит рукой, а на ухо полушепотом рокочет:

— Вот кто-то и попался наконец.

— Ты! Вася, предупреждаю, не порть платье. Нам нельзя его портить.

Он довольно смеется и хмыкает, но перед тем, как я приструнить наглеца собираюсь, жадная рука ворох юбок побеждает, и у меня дыхание перехватывает. Добрался все-таки!

Ласкает беззащитную шею мою, имитируя собственные щедрые нежности у меня между ног. Только посмотрите… какой мастер! Я только пузыри чуть ли не из слюней пускаю, вместо того, чтобы протестовать. И по носяре поцелуями еложу, когда удается шею выкрутить.

К чему-то металлическому и конкретному он все-таки меня прижимает, и пышные юбки сзади тоже оказываются побежденными. Вскрик-смешок из моего горла быстро сменяется совершенно идиотскими звуками, название которым я придумывать не собираюсь! Мне кажется, первобытные создания поэлегантнее знаки подавали.

— Испортим платье, — горячит и увлажняет мне ухо, — испортим. Но даже не сейчас.

Хватаюсь за колонну его шеи, собственную голову откидываю. Его грудина сзади раскаленной ощущается, но это ничто по сравнению с лавой напряжения и экстаза, что он у меня прямо внутри разгоняет жесткими толчками.

Кулаку нравится, что я и слово выдавить не могу.

— Это просто… закуска, малышка, пока, — от частых вздохов сам говорит вразнобой. — Брачное утро будет как зашибись у нас.

— Только платье. Вася, платье. Не порви.

— Конечно, порвем, испортим, все будет. — Губами щеку мне мнет. — С утреца сниму с тебя, и прямо на нем тебя и распечатаем. Хочу на нем прям все делать.

Кулак мне так шумно в ушную раковину задыхается, что даже отклониться чуть пытаюсь, но двигаться… двигаться так глупо, когда он меня всю держит и накачивает-накачивает удовольствием.

— Н-на нем? Нет… Нельзя.

— Конечно, можно. Я второе заказал, копию. На память же. Какая… удавка у тебя тут тесная, ага.

И ручищей мне сверху под корсет лезет, сейчас же порвет! Мычим и барахтаемся в движениях, потому что я вроде и сопротивляюсь, и вроде как помогаю ему. Наконец пальцы цепляют мой сосок — хлестко и коротко — и мы вдвоем вроде как в другое измерение попадаем, и крутит нас, и вертит, и будто переворачиваемся в туннеле жарком.

Он мои вскрики перехватывает мазками поцелуев, дотягиваясь лишь до уголков моих губ.

— Я все… изучил уже, — пыхтит он. — Да я утром его за минуту стяну.

— Ты порвать… собирался!

Он коротко смеется, и я тоже не удерживаюсь.

— Потом еще порвем, не кипишуй.

Когда я обмякаю в крепких объятьях, он все еще не закончил. Глажу-скольжу ладонями по коже взмокшей, ногтями за волоски цепляюсь.

Сжимаю его изнутри, когда Кулак контроль теряет, и будто слабой вспышкой удовольствие еще раз вспыхивает, остаточное.

— Любовь моя, — ноздрями он мне по локонам проходится, не может раковину надыбать, — иди ко мне еще.