Так прошел день.

За окном быстро стемнело. Теперь что-либо увидеть в окне было невозможно. Тусклые фонари небольших железнодорожных станций давали мало света. Желающих уехать и приезжающих здесь было раз-два и обчелся.

«Вряд ли мои беглянки выйдут на этих полустанках, — решила я. — Придется ждать утра. Ведь поезд прибывает в Новороссийск около семи часов. К этому времени мне надо быть готовой, чтобы одной из первых покинуть вагон и, исходя из ситуации, прицепиться по возможности за ними», — решила я.

Я лежала на верхней полке. Сон не шел. За окном мелькали очертания зданий, деревьев, зарослей кустарника… Поезд начал сбавлять ход. Значит, впереди очередная станция, и у меня есть возможность в ближайшие несколько минут развлечься созерцанием железнодорожного вокзала и обитателей этого населенного пункта, желающих отправиться в путешествие, прибывших из него или встречающих своих друзей и родственников.

В окне замелькали огоньки домов, фонарей, прожекторов. Поезд дернулся и остановился на перроне небольшого железнодорожного вокзала. Прямо напротив окна вагона я увидела две милицейские машины, вооруженный наряд милиции из пятнадцати-двадцати человек со служебными собаками. Люди в форме выстроились в два ряда, образовав между собой узкий проход. Собаки занервничали и заметались. Раздался дружный лай.

«Видимо, наши „соседи“ приехали», — решила я.

Но ошиблась. Милиционер, стоявший ближе всех к машине, открыл дверь и что-то проговорил. Из милицейского «уазика» вышел очередной «пассажир». Он, как и все предыдущие, тащил за собой два огромных баула. Милицейская охрана покрикивала на него, торопила. Когда осужденный достиг вагона и стал подниматься на ступеньки, из «уазика» практически вывалился второй. После этого милиционер закрыл дверку машины.

Я решила, что на этом погрузка закончилась. Но я снова оказалась не права. Из крытого грузовика, который стоял поодаль, выпрыгнул еще один осужденный. Затем второй, третий… Собаки лаяли, метались из стороны в сторону. Милиционеры равнодушно подталкивали своих подопечных в спину автоматами, а они все выпрыгивали и выпрыгивали из грузовика. Казалось, этому потоку не будет конца.

На перроне, кроме спецпассажиров и наряда милиции с собаками, стояла небольшая толпа: человек двадцать молодых людей кавказской наружности и пара взрослых мужчин-горцев. Здесь же были две женщины и мальчишка-подросток, который юрко перебегал от одного взрослого к другому, что-то при этом говоря. Те, слушая его, утвердительно кивали головой. Неожиданно для себя в этой толпе я снова увидела парикмахершу.

«А она-то что здесь делает? — сразу возник у меня вопрос. — Ей здесь совсем не место. Что у нее может быть общего с этими мужчинами?»

Парикмахерша стояла чуть поодаль от группы молодых людей и так же, как и они, наблюдала за погрузкой очередных пассажиров двадцать третьего вагона. Я внимательно следила за ее действиями. Теперь я была уверена, что эта штучка что-то замышляет. Парикмахерша казалась совершенно безучастной к происходящему, однако покидать перрон не спешила. А погрузка спецпассажиров продолжалась.

«Восемь», — досчитала я.

Наступило непродолжительное затишье, но милиционеры не торопились расходиться. Затем из двери грузовика выпала полосатая сумка неимоверно больших размеров, за ней из двери показалась следующая, точно такая же по величине, а затем и их владелец.

Вернее, владелица. Это была совсем юная особа лет восемнадцати, очень приятной наружности. Она выпрыгнула из грузовика прямо на один из своих баулов, едва задержалась, чтобы отдохнуть, озираясь точно загнанный в ловушку волчонок, но ее торопили милиционеры.

Девушка с трудом захватила свою поклажу и, преодолевая уже натоптанную скользкую тропинку, быстро зашагала в сторону вагона. Ей с большим трудом удалось приподнять свои сумки на подножку вагона — милиционеры равнодушно наблюдали за ней — и наконец взобраться на ступеньку. Дверь вагона тут же закрылась. Милиционеры быстро погрузились в машины и уехали. На перроне осталась лишь группа мужчин и моя беглянка. В следующую секунду раздался гудок. В это же самое время мальчонка подбежал к парикмахерше, быстро проговорил несколько слов, на что та едва кивнула головой, и мужчины толпой направились в сторону вокзала. Беглянка же поспешила к своему вагону.

Ранее расшифрованный ребус относительно того, что за пассажиры едут в вагоне номер двадцать три, не только не стал понятнее, а, наоборот, намного усложнился. Да, я понимала, что это был спецвагон с осужденными, которых доставляли в места не столь отдаленные. Понимала и то, что паренек и милиционер-верзила были первыми, скорее всего, безобидными «ласточками», тогда как те, кого погрузили в спецвагон сейчас, — птицы стреляные. Ведь большинство из них — мужчины в возрасте и с явно выраженным кавказским обличием. А это уже куда более серьезно. А вот что общего может быть у парикмахерши с зэками и горцами, мне было непонятно. Но то, что ее с ними что-то связывает, — это факт. И возможно, связывает не только ее, но и ее подругу — вдову покойного Баулова. Загадка становилась все более интересной.

На улице стоял трескучий мороз. И хотя поезд приближался к Черному морю все ближе и ближе, и погода должна была бы уже значительно измениться в лучшую сторону, но лучше не становилось. Видимо, в этом году даже юг нашей страны страдал от сильных холодов, пурги и заносов. Зима не спешила уходить. Парадоксально, но картина, которая открывалась моему взору, когда я смотрела в окно, создавала впечатление, что наш поезд перепутал Новороссийск с Новосибирском.

Чем ближе мы подъезжали к месту своего назначения, тем больше шокировал меня вид из окна. Снег все чаще и чаще валил огромными пушистыми хлопьями. Сугробы сровняли неровности рельефа местности. Нельзя было определить, где маленькая речушка или овраг, а где пригорок или кусты. Вокруг расстилалась практически ровная белая пустыня, и лишь изредка кое-где из-под снега торчали макушки кустарников или низкорослых деревьев.