Решив, что это подоспели органы защиты правопорядка, я промямлила что-то вроде «ну наконец-то, Гарик!» и попыталась встать на ноги, чтобы помочь Олегу Николаевичу, которого считала более уязвимым. Но не тут-то было! Падая, я подвернула левую ногу и теперь, чуть приподнявшись, вскрикнула от боли.

Трудно представить себе более глупое положение: ты сидишь в полной темноте на двух пистолетах и не можешь двинуться с места, а вокруг тебя две пары людей, дерущихся не на жизнь, а на смерть, и ты не в состоянии помочь своим!

Акула и его противник лупили друг друга молча и страшно; было слышно только, как сопровождаемые глухими стонами удары врубаются в тела. Так, здесь мне делать нечего. Только сейчас я сообразила, что почему-то не видно и не слышно моего друга Чайханщика. Честно сказать, меня это не опечалило: составить ему пару мне в данный момент не хотелось бы.

Ползком я приблизилась к двойке Бутковский-Бутковский, не забыв прихватить с собой оружие. Отец и сын катались по полу уже за пределами дежурки. Присмотревшись в темноте, я выждала момент, когда рука Артиста, все еще удерживающая пистолет, но уже за ствол, оказалась поблизости от меня, — и что есть мочи рубанула по его запястью ребром ладони. (Левая рука Виталия Бутковского, как я успела заметить, в это время пыталась сдавить горло родителя.) Так в моем распоряжении оказался еще и третий трофей — автоматический пистолет Стечкина.

Галантерейщик взвыл от боли и обиды и ослабил свой смертельный захват. Надежнее было бы, разумеется, стукнуть его по голове рукояткой одного из пистолетов, которые у меня имелись в широком ассортименте, но его голова находилась в проходе между стеллажами, и я не могла дотянуться до нее.

Видимо, осознав, что аплодисментов ему уже не сорвать и пора сматываться со сцены, Артист неожиданным отчаянным усилием выскользнул из отцовских объятий и, сделав изумительный кувырок через голову, оказался на ногах и исчез за дверью. Я даже присвистнула от удивления.

— Гимнаст, — выдохнул Бутковский-старший, — бывший… Таня, это…

— Я знаю, Олег Николаевич. Теперь это уже не важно. Он уходит…

С трудом переводя дух после трудной борьбы, мы лежали перед дверью и смотрели вслед Артисту, который быстро, как заяц, бежал по майдану к автостоянке, то исчезая в тени, то выскакивая на освещенные участки.

— Гарик, он уходит!!!

Ответа не последовало. Гарик был еще занят. Ну, в конце концов, с Акулой у него свои счеты.

На стоянке я увидела всего два автомобиля — темный и светлый. Олег Николаевич проследил за моим взглядом:

— Наверное, черная «Вольво» — его машина! Там только она и стояла. Белая — моя «Волга».

Вот наглец, он даже машину открыто поставил на стоянку! Как бы в подтверждение, до нас долетел далекий шум заводимого двигателя, и черная элегантная машина, рванув с места, описала полукруг и скрылась из виду.

Уходит…

— Олег Николаевич, давайте телефон! Я звоню Батыру…

Мне было наплевать, что Гарик может меня услышать. Оставался последний шанс.

Не говоря ни слова, мой клиент пошарил в кармане куртки, протянул мне чудом уцелевший в потасовке аппарат и… затрясся, уронив голову на руки. Он плакал…

Я набрала многоканальный контактный номер резиденции хозяина здешних мест. Ответили мне мгновенно.

— Привет от Казака! Встречайте черную «Вольво», едет от майдана к трассе…

Этот пароль придумал сам Батыр-хан в назидание своим оскандалившимся вчера «национальным гвардейцам». Но как же мне больно было произносить его сейчас!

Голос с татарским акцентом сказал, что информация принята, и тут же отключился.

— Антоша! — вскричал Олег Николаевич и, вскочив на ноги с резвостью шестнадцатилетнего мальчика, понесся по отсекам склада разыскивать сына. Я прислонилась спиной к железному стеллажу и закрыла глаза. Внутри меня по-прежнему была тоскливая пустота. Ну, вот и все. Дело о похищенном мальчике можно считать закрытым. А дальше что?…

— Фу… — Дверной проем дежурки заслонила фигура победителя Акулы. — И правда здоровый, сволочь… Кому это ты передаешь от меня приветы? И объясни наконец, золотко, какого дьявола ты все время называешь меня Гариком? Ты что — уже дала мне отставку?

— Гриня!!!

— Ну конечно, я, золотко. Чему ты удивляешься?

— Чему я удивляюсь?!

Все дальнейшее я видела словно сквозь туман. Кажется, я припала к нему и, смеясь и плача, билась об него головой, чем привела своего супермена в полное смятение. Кажется, наставила ему немало дополнительных синяков и царапин, пытаясь убедиться, что он сделан не из протоплазмы, как пришелец с того света. Он все сносил безропотно, только ловил мои руки и прижимал к своим истерзанным губам: «Ну что ты, что ты? Испугалась, золотко? Что же ты наделала, а? Зачем ты сюда полезла одна, дурища ты чертова! Золотко мое…»

Сквозь истерику моей женской сущности с трудом удалось пробиться детективному началу:

— Как там Акула, Гриша? Не оклемается?

— Исключено. Лежит тихо. Я нашел хорошую веревку… Ну, это — судьба! Быть Акуле сегодня повязанному.

— А Чайханщик?

— Этот лежит еще тише. С пулей в горле… Должно быть, рикошетом, когда этот псих пальнул в потолок. Я думал, что и тебя…

— Ой, Гришка…

Стало быть, Аллах не услышал молитву бедного «татарчонка».

Тут я вспомнила наконец о главном — и, вцепившись в напарника с новой силой, оторвала еще какой-то клок от его «доспехов».