Марта была просто красивой девушкой из плоти и крови, с черными волосами, большими черными глазами, а южное солнце вкупе с южной кровью дали ей ту золотистую кожу, которой так-таки не может быть у северных женщин.

Ростом она была не высока и не мала, милая фигурка была довольно кругленькая, изящная ножка, такие же ручки, улыбка прелестная и ничуть не мечтательная; она, не стесняясь, говорила отцу и дяде, что не собирается век вековать в старом замке, где ветер стонет под дверьми, в обществе полного собрания фамильных портретов.

Несколько лет назад она вышла из монастыря, куда ее поместили после смерти матери, и теперь отец отвозил ее в Экс на два зимних месяца. Она бывала на балу четыре раза в год. Этого ей было мало. Марта страшно скучала и вздыхала всякий раз, когда отец с дядей заговаривали о том, как бы ее выдать замуж.

Так она миновала мыс своего двадцатилетия, а никакой муж так и не объявился на горизонте — вернее сказать, чье бы имя из соседей ни называли при ней, она только кривила губки.

Марта была воспитана как девушка из хорошего дома. Она музицировала, рисовала, хорошо держалась в седле. Она не изображала из себя Диану Вернон[2], но позволяла себе некоторую свободу в манерах и поступках, что не было неприятно ее дяде, в голове которого оставалось множество старомодных мыслей.

Пока муж не сковал ее свободу, Мари пользовалась ею столько, сколько могла. То она мчалась наперегонки с ветром вокруг замка по тропам, отороченным высокими изгородями из боярышника. То брала под мышку альбом и усаживалась в каком-нибудь живописном месте, чтобы зарисовать все вокруг в два карандаша.

С шестнадцати лет Мари жила так в полной свободе, на свежем воздухе и была кумиром всех окрестных жителей. Протестанты и католики, деревенские лавочники и простые крестьяне — все почтительно восхищались ею. Она и сама была добра к несчастным, подавала щедрую милостыню, проведывала больных и ухаживала за ними.

Время от времени люди с правого берега Дюрансы приходили в волнение от непонятного вопроса: "Что ж это мадемуазель Марта замуж-то не выходит?" И красивая, и богатая — вокруг такой женихами только дороги мостить.

Все знали, что у ее дяди в матрасе, как говорится, "зашито кое-что!"

В 1815 году Монбрены получили свою долю при раздаче эмигрантского миллиарда[3]. Им досталось двести тысяч франков. Половина этой суммы ушла на выкуп земель, которые старый Монбрен продал во время революции, но другая половина, как говорили, хранилась золотом в каком-то из тайников замка и предназначалась в приданое для мадемуазель Марты.

Одно время — когда старик Монбрен был убит черными грешниками, и молва обвинила в этом Большого Венаска — утверждали даже, что убийцы как раз потому и явились, что надеялись найти эти сто тысяч франков.

Итак, Марта была красива, богата — но замуж не выходила. Дяде ее было пятьдесят лет, отцу — сорок восемь. Они никогда не разлучались и постепенно привыкли к той мысли, что мрачный и угрюмый замок делается моложе и радостнее оттого, что живет с ними молодая и задорная девушка.

Она не изображала из себя Диану Вернон

Долгое время их поступки диктовались таким простодушным эгоизмом. Марта просилась замуж, и сперва ей отвечали, что она слишком молода, а когда девушке исполнилось восемнадцать, назвали с пяток окрестных дворянчиков, которых она сама тут же отвергла.

А потом… потом, в один прекрасный день, она перестала проситься замуж.

Сначала братья очень обрадовались, но вскоре ее молчание стало их беспокоить. Но Марта все так же лукаво смеялась, все так же веселилась чуть-чуть сумасбродно, и не похоже было, что у нее на сердце какая-нибудь таинственная рана из тех, что потом вдруг оборачиваются глубокой печалью.

Вот только ее отец с дядей могли бы заметить (но они не заметили), что гулять Марта стала в другое время.

С утра она долго причесывалась, а под вечер, перед заходом солнца, садилась на лошадь; сев, не носилась по горам наугад, а всякий раз спускалась к Дюрансе и скакала через ивняк, которым поросли крутые берега реки.

Но почтенные сеньоры не обращали на все это внимания, и хотя при мысли о том, что Марте уже исполнилось двадцать, а она еще до сих пор не замужем, у них иногда ложилась морщина на лоб, но тут же и разглаживалась, когда она присаживалась к ним — все такая же резвая, бойкая, все такая же веселая.

Вот и в тот день, когда барон Анри де Венаск, появившись на пароме Мирабо, сказал Симону Барталэ, что едет ужинать с друзьями, мадемуазель де Монбрен вернулась домой только к ужину, то есть после захода солнца.

— Где ты была, моя милая? — спросил ее дядя. — Мы с твоим отцом уже начинали беспокоиться.

— Я, дядюшка, — ответила Марта, подставляя ему лоб для поцелуя, — ездила повидать Сюзетту, бывшую нашу кухарку: она теперь замужем, живет в паре лье отсюда. Вот и задержалась чуть подольше обыкновенного.