Проходя мимо кареты, оба с любопытством заглянули внутрь.

Экипаж был пуст, всего три пассажира: мужчина и две женщины.

— Что, брат? — спросил кучера Стрелец. — Видно, нехороша погодка, народ по домам сидит, да?

— Вот час тому назад, приятель, ты бы так не говорил, — ответил кучер.

Это был молодой человек лет двадцати семи или восьми, белокурый, загорелый. Он говорил на наречии той части Прованса, что граничит с Дофине, собеседники же его — на гораздо более чистом провансальском. На всей большой дороге кучера только и знали, что под кличкой Гаво.

"Гаво" значит "горец". Марсельцы и жители Экса, претендуя на остроумие, называют так диалект Верхнего Прованса и Дофине.

Простите нам эти подробности — они покажутся праздными, но впоследствии Гаво сыграет в этой истории важную роль.

— В Мирабо пассажиров высадил, а, Гаво? — спросил Симон.

— Нет, подальше.

— В Пейрюи, что ли?

— Нет, прямо на дороге, между Мирабо и трактиром "Черный голубь".

Гаво понизил голос и продолжал:

— Оно и к лучшему, что я от таких избавился. Да вот Жиже не даст соврать.

Жиже, то есть Жозефом, звали форейтора — того, кто на спусках ведет тройку лошадей под уздцы.

Жиже ответил:

— Я солдатом служил, ничего не боюсь, а только и впрямь хорошо, что эти люди скоро сошли.

— Ну-ну! — сказал Стрелец. — На вас посмотреть, так вы и впрямь оба здорово перепугались.

— Так и Гаво не робкого десятка, как и я, да ведь бывает, что двоим никак не справиться.

— Эй, послушайте, ребята! — сказал Симон. — Он явно не торопился грузить дилижанс и отправляться на свой берег. — Вы бы рассказали толком что к чему, оно бы и лучше.

— А дело вот какое, — ответил Гаво. — Только мы выехали из Пейрюи — вдруг что-то черное поперек пути, и тут же кто-то кричит нам: "стой! " И стоят на дороге шестеро с ружьями. Один нас спрашивает:

— Есть у вас там места? Если нет, так освобождайте.

А было у нас, как и сейчас, три пассажира всего.

Жиже мне говорит, мол, не иначе, они думают, что мы деньги везем. Да у нас, хорошо, как раз сегодня ничего нет. У тех шестерых с собой еще вещи были: чемоданы и два больших ящика. Они их перетащили на дорогу. А мы с Жиже сидим, молчим, хоть и боязно. Трое сели в карету, трое на облучок, а рожи у всех такие — как увидишь, так вздрогнешь.

— Вам до самого Экса? — спрашиваю.

— Как слезем, так увидишь, куда нам.

Мы с Жиже едем, а сами только и ждем, когда они велят нам остановиться. Думаем про себя: "Вот доедем до скал Мирабо, там они нас и будут грабить".

Проезжаем мимо "Черного голубя" — других трактиров тут на дороге нет, вы знаете. Один из них свистнул громко и нам махнул рукой: стой, мол. В трактире люди, видно, не спали: как только свистнули, так сразу вышел один на порог.

Один из нашей шестерки его спрашивает:

— Есть у вас сейчас постояльцы?

— Есть, двое.

— Старик и молодой?

— Так и есть.

— Говорят по-итальянски?

— Да.

— Хорошо. Скажи им, что родные приехали.

Трактирщик дверь закрыл, а мы дальше покатили.

Еще километра два проехали — они нам велели остановиться. Мы с Жиже, конечно, переглянулись. Ну, думаем, сейчас начнется. А они сошли, велели нам свои вещи скинуть прямо на дорогу, а один дал нам двадцать франков.

Я ему хочу сдачу отдать, а он мне:

— Не надо, оставь на выпивку.

— И что, вы их так и оставили на дороге? — спросил Симон.

— Ага.

— Странное дело!

— Ну и что? — лениво сказал Стрелец. — Молодые ребята из Маноска на охоту поехали. Ладно, друзья, хорош болтать! Уже и не капает больше.

И обратился к коробейнику:

— Если тебе в Мирабо, приятель, так иди прямо по дороге, она так через деревню и проходит.

Дилижанс стал въезжать на паром, коробейник пошел прямо, а Стрелец свернул налево, на тропку, что поднимается вдоль берега среди виноградников.

Коробейник прошел по дороге с десяток шагов, потом остановился и посмотрел вслед барже, скользившей по реке на двух канатах, описывая вокруг себя фонарем светящийся круг. Только когда паром коснулся другого берега, коробейник зашагал дальше.

Ночь была еще темная; смутный свет, предвещающий утро, что-то не спешил; дождик уже не шел, но дул сильный ветер, с мрачным потрескиванием пригибавший к земле придорожные деревья.

Коробейник шел скорым шагом. Он дошел до Мирабо. Улица там только одна — та, по которой идет большая дорога. В домах ни огонька, ни шороха — все спало. Не останавливаясь, коробейник прошагал дальше. Час спустя он все еще был в пути.