Симон ходил туда-сюда по нижней зале и, казалось, не собирался идти к себе спать.

Бригадир уже закрыл глаза, а через десять минут звучный храп известил о том, что он спит.

Тогда Симон взобрался на чердак и убрал за собой лесенку.

При свете ручного фонаря он увидел, как Анри лежит на полу.

Симон поднес палец к губам и тихонько сказал:

— Слышали?

— Все слышал.

— Через два часа, — с тревогой сказал Симон, — здесь будет шестеро жандармов.

— Правда?

— Бежать надо, господин барон.

— Ничего страшного, — ответил Анри. Они же не меня ищут.

Симон ничего не сказал.

Он просто подошел к окну, бесшумно распахнул его, выставил лесенку наружу и сказал:

— Бегите, господин барон, скорей бегите!

— Да зачем?

— Не хочу, чтоб ваша гибель была у меня на совести, — продолжал Симон. — Вы уж где-нибудь в другом месте схоронитесь…

Анри его страх был совершенно непонятен. Но чувство такта не давало ему права настаивать. Он подошел к окну, перемахнул через подоконник и встал на лесенку.

— Прощайте, господин Анри, — сказал Симон. — Храни вас Господь!

Голос паромщика прозвучал глухо, как сдавленное рыдание.

IV

Едва миновала полночь.

Останавливаясь у Симона, Анри де Венаск сразу предупредил:

— В Бельрош я хочу явиться только за час до рассвета, чтобы Раймон уже встал. Он мне тихонько откроет и где-нибудь спрячет, а сам тем временем приготовит тетушку к моему возвращению.

А теперь Симон, по не зависящим от него обстоятельствам, выставил его на улицу задолго до условленного срока.

Голова у Анри горела, все в ней помутилось.

Почему же паромщик так холодно его встретил?

Почему он так перепугался и сказал: "Бегите! Завтра утром в доме будет полно жандармов!"?

Да, он сам сказал паромщику, что заочно осужден на смерть, но ничего особенно страшного в этом приговоре не было.

Он был вынесен военным трибуналом в Нанте не только ему, но и еще нескольким дворянам, больше других замешанным в мятеже, и все кругом говорили, что этот приговор будет отменен по амнистии прежде, чем арестуют первого осужденного.

Правда, Симону было известно только то, что рассказал ему сам Анри.

В родных местах никто не знал о его возвращении, а значит, никто не мог послать жандармов по его следу.

Поэтому Анри никак не мог объяснить себе поведение паромщика, эту смесь участия с отстраненностью.

Здесь была какая-то тайна, которую он напрасно стремился открыть, какое-то препятствие, непреодолимое для его ума и проницательности.

За домом Симона был маленький навес, под которым лежала куча сухих листьев и сена — корм для коз на зиму.

Анри подумал было зайти под него и поспать несколько часов.

Но на память ему пришли слова паромщика:

— Я не хочу, чтобы ваша гибель была у меня на совести!

"Бедняга не хочет в это впутываться", — подумал Анри.

И пошел дальше.

В этом месте начиналась одна тропа.

Анри по ней частенько ходил. Собственно, это был кратчайший путь в Бельрош: настоящая козья тропа, где двум людям не разойтись.

Она бежала зигзагами по склонам холмов на крутом берегу Дюрансы.

То и дело рядом с ней открывалась пропасть: один неверный шаг — и Анри де Венаск полетел бы в Дюрансу.

Но Анри умел ходить, как горец, да и так часто он ходил этим путем, что прошел бы по нему и с закрытыми глазами.

Между тем свежий воздух постепенно разогнал на его лице тучи, и чем дальше он шел, тем менее печальными становились его мысли.

Вандейский воин, приговоренный к смерти, он прошел пешком через всю Францию, почти без денег, постепенно расставаясь с драгоценностями, с часами, а под конец даже с фамильным кольцом, доставшимся ему от матери.

Однажды ему надоело скитаться от болота к болоту по колючим зарослям Вандеи, находить приют, полный опасностей, то на одной ферме, то на другой, — и он, переодевшись простым рабочим, смело отправился в дорогу, чтобы вернуться на родину.

Впрочем, его уже несколько месяцев не искали, считая, что он, как и многие его товарищи по оружию, переправился в Англию.

Но только ли тоска по родине влекла его?

Только ли желание увидеть старую тетушку Урсулу, родовой замок Бельрош было у него на сердце, когда он пускался в путь?