Едва удержалась, чтобы не врезать ему ногой прямо по гнусной ухмылке! Мой задок весь день носил печать его руки, странноватое такое чувство. Будто теперь он и не мой вовсе.

Все пять миль дороги я замышляла планы поквитаться. Можно спалить Хойту хлев. Можно подкатить на повозке прямо к конторе шерифа на Лейк-роуд и все ему рассказать. Можно взять десять долларов, что я заработала на подхвате у Хойта, и сбежать навсегда. Я бы сделала хоть что-то, да никак не могла разобраться, что именно.

В конце концов я просто сделала то, что велели. Хойт собирался рассказать папеньке, будто я еще хуже, чем все думают. Он рассказал бы ему, что я задираю свои юбчонки и занимаюсь всякой грязью с парнями. Одному Богу ведомо, что еще он ему рассказал бы. Я так плакала, что не видела, куда правлю: еще немного, и повозка завалилась бы в канаву.

Я чуть не проехала мимо въезда в индейскую резервацию. Узкая дорожка, ведущая в лес, была отмечена только мертвым деревом и маленьким расщепленным указателем, который гласил: «Проезд к Вратам веры». Мне пришлось дважды перечитать эту надпись. «Врата веры». Что бы это значило? Индеец-язычник, пожалуй, вряд ли написал бы такое. На какой-то миг это даже придало мне храбрости. Будто сам Господь приглядывал за мной, — да только вот что сказал бы Господь, чуточку присмотревшись? Мол, я, худшая грешница на всем белом свете, и вдруг вздумала надеяться на его защиту? Мне пришлось посильнее хлестать бедняжку Джози, чтобы поднять ее на тот холм.

Прежде я ни разу не встречала индейцев. Видела двоих в городе, они шли по тротуару. Никто не пускает индейцев в свои лавочки или кафе, так что увидеть их прямо тут, в Бартчвилле, было для меня в новинку. Я показала на одного, с длинными черными волосами, и спросила у матери, кто он такой. «Не тычь пальцем, Алтея», — все, что она мне ответила.

Выяснить, кем все-таки они были, в такой диковинной одежде и обуви, мне удалось только в школе.

Делайла Каммингс знала их по семейной приходской группе. «Это индейцы из племени манитонааха, — объяснила она этим своим высокомерным тоном. — Разве ты не знала, что они все разные? Индейцы больше походят на животных, чем на людей, но у них и впрямь имеется свой странный язык, на котором они как будто говорят. Я как-то встречала одного, который даже мог говорить по-английски, пускай не особо складно. Мама говорит, нести индейцам учение об Иисусе очень важно, но мне в этом видится мало смысла».

Между нами, я и сама в упор не вижу смысла. Терпеть не могу торчать в церкви, выслушивая про адские муки, которые поджидают нас, грешных. Если только, разумеется, Иисус не решит нас простить, — и тогда нам откроется дорога в рай. На это и полагается уповать всем сердцем, вот только, когда я молюсь Богу, чувство в точности такое же, когда сочиняешь письма Санта-Клаусу. Хотя, само собой, поднимаясь в повозке на тот холм, я молилась упорнее некуда.

Тем я и была занята, когда мою повозку остановил на дороге очень высокий смуглый юноша с длинными черными волосами. На нем не было рубахи, зато он был в штанах, которые совсем как у папеньки. Он вышел на дорогу и просто стоял там, глядя на меня так, словно я была несчастной овечкой, отбившейся от стада.

— Привет, — очень медленно сказала я, а потом залопотала всякую чепуху вроде: «Ты ведь можешь говорить по-английски?.. М-м-м… Конечно, не можешь, куда тебе… Я не… Мне не стоило… Прости. Я, пожалуй, поеду». И начала разворачивать повозку, уверенная, что индеец вот-вот может выхватить свой томагавк и лишить меня головы.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он на очень приличном английском.

Я до того удивилась, что чуть не загнала старушку Джози прямиком в дерево! Юноша говорил со мной так, словно мы давно знакомы. И, по правде говоря, даже улыбался при этом.

Я не знала, что ответить. Так и сидела с открытым ртом, точно выброшенная на берег рыбина.

— Ты в порядке? — похоже, он решил, что перед ним слабоумная.

Это меня разозлило. Расправив плечи, я объявила:

— Я приехала за партией товара для мистера Хойта.

— Тебе нужна огненная вода, — сказал он и нахмурился, точно я была опасной сумасшедшей. — Почему он послал именно тебя? Ты же всего лишь девчонка.

На это у меня не было готового ответа, и я поняла вдруг, что юноша запросто может отправить меня восвояси с пустыми руками. Отчасти я не возражала, но тогда мне пришлось бы оправдываться перед мистером Хойтом. А ведь я едва его выносила, когда Хойт бывал мной доволен! В тех же случаях, когда я его сердила, он бил меня по лицу.

— Но я управляюсь с повозкой не хуже прочих, — сказала я тем надменным голосом, который папенька терпеть не может.

— А ты хоть понимаешь, чем грозит огненная вода? — перестал улыбаться юноша. — Знаешь, что сделает с тобой шериф, если поймает с таким грузом? Отправляйся домой, девочка.

— Шериф меня не тронет. — Надо сказать, я понемногу начала заводиться. — Я всего-навсего девочка, разве не ясно?

Вместо ответа юноша кивнул: головой, но не глазами. В жизни таких не видала: черные — как у ворона. Могло показаться, что эти его глаза видят каждую дурную мысль, что ко мне когда-либо приходила. Наверное, он понял, что переубедить меня не выйдет, потому что сдался и сказал:

— Следуй за мной.

Так я и сделала. Последовала за ним в своей повозке, и он проводил меня мимо навесов и сложенных из старого хлама лачуг, и кучки маленьких хижин. Всю дорогу я держала голову низко опущенной, но поклясться могу: за мной следили не меньше сотни глаз.

Он показал, где остановить повозку, — у самых ворот высокого сарая. Внутри я увидела три больших медных кипятильных бака и множество бутылей и кувшинов, совсем как в хлеву у мистера Хойта. Высокий юноша поговорил со стариком с длинной седой косой, висевшей вдоль спины, на языке, который я не могла понять. Посмотрев на меня, старик рассмеялся — в точности, как смеялся надо мной Хойт. Будто я какая-то непристойная шуточка, а не человек. На земле рядом, передавая друг другу расписанный орнаментом кувшин, сидели еще двое мужчин. Они тоже начали смеяться.

Я было встала, чтобы слезть и пропесочить этих хохочущих гиен, но юноша остановил меня, подняв руку:

— Лучше сиди.

Двое мужчин стали грузить в повозку бутыли. У обоих висело на поясе по длинному ножу, лица одинаково угрюмые. Я снова уселась и оставалась на месте, пока повозка не оказалась загружена целиком. Старик сказал что-то юноше на непонятном языке, и тот повел меня назад прежней дорогой. Когда мы добрались до указателя у подножья холма с надписью «Врата веры», юноша повернулся:

— Скажи Хойту, он должен уплатить сполна до следующего полнолуния.

Я кивнула.

Он еще долго глядел на меня пронзительными черными глазами, прежде чем спросить:

— Как твое имя?

Сперва мне не хотелось отвечать. Как-никак, я заявилась туда, выполняя преступное поручение, а он был индейский нехристь. Но юноша не показался мне совсем уж безбожником. И потом, даже если он отправится к самому шерифу, ему все равно не поверят. Никто не доверяет индейцам. Поэтому я ответила.

— Будь осторожна, Алтея, — сказал он и пошел себе обратно на холм.

— Погоди! — крикнула я ему вослед. — А тебя как зовут?

Сама не знаю, зачем спросила. Из-за того, как он смотрел, наверное. Прежде никто еще не смотрел на меня так внимательно. Такое чувство, будто меня впервые кто-то вообще заметил. А до того момента меня вроде как и не было вовсе.

— Это имеет значение? — спросил юноша.

Справедливый вопрос, учитывая, что мы с ним, скорее всего, никогда больше не увидимся. Но он был первым индейцем, кого я встретила.

— Для меня имеет, — сказала я.

Он приподнял брови, словно удивляясь. Может, я была первой белой девушкой, которую он видел так близко?

— Мотега. Мое имя Мотега.

— Спасибо за помощь, Мотега! Приятно было познакомиться, — и я одарила его лучшей своей улыбкой.

Но Мотега не улыбнулся в ответ.

31 августа 1928 г.

Никак не могу забыть того юношу, Мотегу. Он был такой любезный. Со мной давно никто не говорил так вежливо. Я спросила у Хойта, скоро ли мне снова придется ехать в резервацию. Даже сделала вид, будто вовсе не рвусь туда, чтобы он поскорее меня отправил. Но он говорит, что привезенного хватит еще на месяц, по меньшей мере.

А пока что я, как и раньше, три вечера в неделю являюсь к его хлеву ради доставки по мелочи. Диву даешься, у скольких соседей припрятаны рядом с домом бутыли этой отравы. Если не верите, пошарьте по сеновалам. Половина добропорядочных христиан в нашем округе прячут в своих хозяйствах индейский самогон, и никому о том не ведомо, — разве только нам с мистером Хойтом.

Поначалу это было даже забавно: знать всеобщую большую тайну. Но у тайн есть своя цена. Я же вижу, как люди на меня смотрят, стоит мне показаться на пороге с бутылками. Они мне не доверяют. Им кажется, будто я задумала какую-то пакость еще пакостнее той, что задумали они сами. Им кажется, со мной что-то не ладно. По взглядам можно догадаться, что потом они шепчутся между собой, обсуждая меня. Я им не нравлюсь.

Единственный человек, которому я, похоже, нравлюсь, — это мистер Хойт. Он сам и его жадная улыбочка так и кружат надо мной, вылитые стервятники, да только стоит мне уронить бутыль или забыть передать сообщение от клиента, — и он тут же влепит пощечину, аж слезы из глаз. Сегодня Хойт уверяет, будто я его любимица, а назавтра грозит оттащить меня в отцовский дом и доложить всей семье, какая я мерзкая тварь.

Он меня пачкает. Мажет грязью. Всякий раз это чувствую, когда ловлю на себе его взгляд. Хойт то и дело зовет подняться наверх и выпить с ним из бутыли. Или приходит смотреть, как я загружаю товар в повозку. Неотрывно наблюдает, будто лапает меня своими глазами. В его глазах мне тоже мерещится нехороший шепоток.