И часто-часто затараторила по-своему, объясняя матери суть нашего разговора.

Я терпеливо принялась втолковывать юной особе, что, имея такие скудные данные о Саше, найти его практически невозможно.

— Да нет. Саща все знают, он говорил.

Я улыбнулась:

— А у вас нет его адреса, что ли?

— Нэт. Ехал в гости, потерял адрис.

— Зачем же вы так поздно туда едете? Вы уже не успеете на последний автобус.

Девица вновь перевела матери наш диалог, а мне сказала:

— Пят, пят, — показывая пять пальцев, — поезд пят пришел.

— Тогда надо было ехать прямо с автовокзала. Прошли бы к нему по подземному переходу и сели бы в автобус. Уже были бы в Антоновке.

Девушка вновь застрекотала, обращаясь к матери.

Та, улыбаясь, кивнула. Затем обняла меня за плечи и погладила по спине, вероятно выражая свою благодарность.

Было бы за что. Я развела руками и покрутила головой, мол, не понимаю.

Девушка перевела:

— Мама сказаль, что вы хорошая.

— Спасибо, — рассмеялась я и, тронутая столь теплым ко мне отношением, предложила: — Давайте я напишу вам записку. Вы будете с ней ходить по Антоновке и показывать ее — вы же плохо говорите по-русски. А прочитав записку, вам, может, кто и подскажет, где ваш Саша живет.

Девчонка кивнула и перевела матери мое предложение.

Та вновь прижалась ко мне, поглаживая теперь по плечу и лопоча слова благодарности.

Я достала из сумочки листок, ручку и начала воззвание к добрым людям:

— «Я плохо говорю по-русски. Помогите… — и тут же зачеркнула слово „помогите“. Подумала, что дальше никто ничего и читать не станет, напугается, что денег просят. — Подскажите, — продолжила я, — где живет Саша, который торгует вещами на базаре. У Саши жена Инна, — все это я проговаривала вслух. А девчонка кивала и все добавляла новые сведения. — У Инны сестра Нина, у Нины муж Гоша — абхазец. Все живут в одном доме. У Гоши двое детей: девочка и мальчик, у Саши и Нины — один ребенок». — Пол Сашиного и Нининого ребенка юная переводчица не знала.

Подошел автобус. Я вскочила, увлекая попутчиц за собой:

— Там допишем. Это последний автобус в ту сторону.

Они, кивая и лопоча, рванули к автобусу, пытаясь забрать у меня пакет, чтобы помочь мне. Сами женщины не были обременены вещами — лишь сумка одна на двоих.

Я влетела в автобус и сразу оплатила проезд. И только потом плюхнулась на переднее сиденье. Дамочки об оплате еще не позаботились, лопоча: «Саща, Инна, Нина…»

В автобусе было всего-то шесть человек. И водитель некоторое время молча ждал оплаты.

— Вы заплатите. Он не поедет, пока все не приобретут билеты.

А юная леди, теребя червонец, все еще стрекотала.

И тут раздался громоподобный рык:

— Вы будете платить, черт возьми?! Заладили: Саша, Саша. Хераша! За ручку вас водить, что ли!

Наконец инцидент был исчерпан. Мы поехали.

Теперь юная особа начала выяснять, как добираться обратно, если не найдут Сашу.

— Оттуда вы не сможете уехать на автобусе — будет поздно. Дойдете до поворота — я вам его покажу — и тормознете попутку.

Девчонка меня не поняла:

— Попутка — что это?

— Машина, машина, — произнося эти слова, я жестикулировала правой рукой, как бы останавливая машину.

— Мащина? Сколько?

Я пожала плечами:

— Не знаю.

— У нас денга нэт.

Тут уже пассажиры, следующие до Антоновки, не выдержали и приняли горячее участие в судьбе женщин. Они начали гадать, кто же этот таинственный Саша.

Одна женщина сказала, что на задворках Антоновки есть улица, где проживают нерусские семьи в коттеджах.

Старичок с палочкой заверял, что на той улице русских вообще нет. А в семье, которую ищут дамочки, только один абхазец.

Я считала, что самое разумное — это выйти на первой остановке, идти по Центральной улице и показывать всем встречным и поперечным мою записку.

Я показала поворот, где им, возможно, придется голосовать на обратном пути.

Когда наконец-то женщины вышли на первой остановке в Антоновке, все облегченно вздохнули. А водитель отпустил им вслед еще пару ласковых.