– Уж какая есть.

– Извини. Я не хотел тебя обидеть.

– Я и не обижалась. Я просто… другая. И всегда останусь другой. Я слишком много времени провела в этой башне.

– Прости. Я все-таки задел тебя.

– Да нет, не задел… Давай сегодня не будем об этом.

Я попытался расспросить ее о башне, но она не стала мне отвечать. Весь вечер мы говорили на какие-то нейтральные темы – об искусстве, о книгах, и меня поразило, насколько тонко она чувствует их. Башню я больше не упоминал, но через день (мы встречались еще два вечера подряд в том же сквере) она заговорила о ней – уже сама.

– Я видела ее сегодня, – сказала она, и я сразу понял, что это о башне. – Пока сидела на скамейке и ждала тебя. Она… показалась как будто… Даже не показалась – померещилась мне… И я подумала о том, что хочу вернуться туда…

«Не надо», – хотел я сказать, но вместо этого спросил ее только:

– Уже?

Она вздохнула.

– Я плохо приспособлена к жизни.

– Это все… вопрос привычки. Просто дай себе время. Ты же недавно здесь – не нужно себя подгонять.

– Привычки? Может быть, ты и прав… Просто сейчас всего этого… слишком много для меня. Все эти люди вокруг – суетятся, бегут. Один из них толкнул меня локтем. Вот сюда, – она показала на свою руку чуть ниже плеча. – Кажется, он даже не заметил.

– Знаешь, если бы я жил в этой башне, один, я бы тоже начал потом сторониться людей.

– Правда?

– Я думаю, любой бы начал. Но ты привыкнешь к этому… К людям вокруг. Меня же ты так не сторонишься.

– Это другое.

– Другое?

– Ты был тогда у башни, – она посмотрела на меня. Задержалась чуть дольше на моем лице, словно хотела разглядеть в нем что-то. Понять. – А это не может быть просто так. Это должно что-то значить.

– Конечно, должно, – я кивнул. Сердце у меня тяжело застучало.

– Это помогло мне. Я смогла наконец решиться.

– Выйти из башни?

– Да, можно это и так назвать. – Она помолчала немного, потом спросила меня: – Сколько тебе сейчас?

– Двадцать пять.

– Если бы у тебя тогда, двадцать пять лет назад, был выбор – рождаться тебе или нет – настоящий выбор, не просто абстракция или игра… – голос у нее задрожал, и она остановилась. Резко, со звуком, вдохнула воздух в себя. – Если бы у тебя был выбор, что бы ты сделал? Родился тогда? Или отложил бы это на неопределенный срок до тех пор, пока… – она опять не смогла договорить – плечи у нее затряслись. Мне казалось, что она вот-вот заплачет.

– Что с тобой?

– Ничего. Ничего… В общем-то я выбрала это сама. Мне некого в этом винить.

– Что выбрала?

– Я отказалась рождаться.

– Отказалась… рождаться?

– Да. Отказалась, – повторила она.

Я ничего не ответил на это, просто кивнул – машинально, не задумываясь, зачем я это сделал.

– Ты мне не веришь?

– Да нет, не то чтобы не верю, почему… Просто не совсем понимаю, о чем ты…

– Я… – она огляделась по сторонам, – я могу объяснить. Только ты никому не должен рассказывать про это. Вообще про то, что ты знаешь меня, что я есть. Ты обещаешь мне?

– Да. Обещаю.

Она резко встала – прошлась перед скамейкой, села опять. Пока говорила, без конца теребила в руках подол своей юбки.

– Это… это похоже в чем-то на игру в дурака… Ты сидишь за столом, у тебя есть определенный набор карт и козырей. Ты запоминаешь что-то. Просчитываешь ходы. В принципе, можешь даже встать и выйти из игры. Только в самом главном решении – садиться тебе за стол или нет – в этом решении тебе было изначально отказано. Ты так и очнулся – уже с картами, уже за столом, не понимая и не помня, что было до этого.

– А ты, получается, помнишь?

– Я – помню. Мне показали карты прежде, чем усаживать за стол.

– Мне очень жаль, Лара.

– Чего жаль?

– Того, что ты там увидела. Того, что…

Она перебила меня. Засуетилась.

– Да там, собственно, и не было почти ничего… Только еще девяносто девять таких же эмбрионов, как я, которые участвовали в этом… эксперименте. Нам показывали наших родителей. Их окружение. Эпизоды из нашей будущей жизни – как правило, в нескольких вариантах, ведь все это пока рассматривалось гипотетически. Все остальные выбрали родиться. Эксперимент признали неудавшимся – один случай из ста – и закрыли. Из их памяти стерли все, что касалось эксперимента. А я… – она запнулась.

– А ты оказалась в башне?

– Да. До шестнадцати лет меня воспитывали… наверное, это не так важно сейчас, кто это был. Скажем так – проекции живых людей. Я должна была обращаться к ним «крестные».

– Крестные?

– Да. Почти, как в сказке, – семь крестных фей. Они дежурили в одно и то же время каждый год и раз в пятьдесят два дня сменяли друг друга. Я даже имен их настоящих не знала; для себя, чтобы как-то разграничить, называла их по месяцам… Они ушли из башни, когда мне исполнилось шестнадцать.