Встретила же. Наверное, я рад за нее. И вот сейчас, спустя девять лет, она сидит напротив монитора, уже другая, с этим, новым для нее закусыванием губ, с неизменной теперь короткой стрижкой под мальчика. С длинными ногтями. Я практически вижу, как она, откинув руку в сторону, барабанит ими по столу.

– Ну ладно, – говорю я. – Мне пора.

– Не забывай звонить.

– Не забуду.

Она качает головой:

– Забудешь. Ты всегда так говоришь.

Мы прощаемся. Через некоторое время я выключаю верхний свет, и по комнате в этот момент расползаются тени. Мир сжимается до их размера, становится причудливо-изогнутым. Тень от чашки. От растений на окне. И уже позже, когда я ложусь в кровать, надо мной в белом квадрате появляются тени ветвей. На улице то и дело поднимается ветер, и тогда они начинают перемещаться по потолку, пересекаясь и скрещиваясь. Словно кто-то сидит с вязальными спицами, там, наверху. Сплетает и снова распускает кружево.

В какой-то момент я засыпаю. Мерно покачиваюсь, как на волнах, и тело мое обтекаемое и мягкое. Я весь состою из тонких коричневых нитей, и этот кто-то, сидящий у меня на потолке со спицами, связывает из них длинный носок. Что же тогда я? Этот носок, который он вяжет? Или просто нагромождение нитей? И почему мне не больно, когда в меня тыкают спицами? Оттого, что это сон – или оттого, что я знаю, что это сон? А если бы я не знал?

Во сне меня переворачивают на бок. Задевают спицей по носу – по тому месту, где должен находиться нос. Я чихаю. Вычихиваю из себя башню. Это был всего лишь вирус, и теперь я от него избавлен – вон он лежит скукоженный, как скомканный носовой платок. Надо бы встать и выкинуть его, но это не так-то просто сделать. Пока я пытаюсь подняться, башня опережает меня – распрямляется и увеличивается в размерах. Встает перед мной гладко-белая, с темной прорезью окна под крышей (я отчетливо помню, что раньше его не было там). Кривится – по-человечески, словно губу выпячивает; выбрасывает из-под окна полукруглый, с мраморными перилами, балкон.

– Ну, и что? – кричу я ей, приподнимаясь на локтях. Мне хочется встать в полный рост, но тело не слушается меня; я извиваюсь дергано, как в конвульсиях. – Что – прячешь там кого-нибудь?

Она молчит, и я все больше распаляюсь. Злюсь. На что? Она, наверное, должна молчать – она же башня.

– Что – прячешь, да?

Она медленно отступает из света в тень; ее становится практически не видно. Я все пытаюсь дотянуться до нее и все никак не могу; чувствую, как одна за другой с меня обсыпаются спицы.

Когда я наконец просыпаюсь, все нити собраны. Я ощупываю себя: я доделан. Довязан, пожалуй. Или это довязано то, что лежало там, во сне – человеко-носок? А как же действительный я – не тот, что во сне, а тот, что на самом деле?

За окном еще ночь. Я встаю и иду в прихожую – к зеркалу. Оно у нас большое, на всю стену, коричневато-матовое. В темноте оно кажется мне каким-то зыбким, неровным – словно вздрагивает время от времени. Струится. Может, из него и натекло все это – вода, которая вчера была внизу?

– Во-да… не холодная там? – первое слово она произносит медленно, с заминкой посередине, так, словно поперхнулась им и теперь выдавливает из себя.

– Нет. А может быть, я просто привык.

– И не глубоко вроде, – она подходит ближе, к перилам балкона, кладет на них ладони и свешивается. Волосы наполовину закрывают ей лицо. – Грязно только…

– Что вы, – отвечаю я, – совсем не грязно. Вода прозрачная. Видно дно.

– И камни?

– Что?

– Камни там тоже есть?

– Кое-где есть. Но они совсем мелкие.

– Мелкие, – повторяет она. Подносит руки к лицу – так, словно ей вдруг захотелось захлопать в ладоши. – А это нетрудно, оказывается. Я задаю вопросы, а ты отвечаешь – и мы разговариваем.

– Нетрудно, – соглашаюсь я.

Она кивает. Отходит дальше, к балконной двери. Снизу, от подножия башни, она кажется крошечной, как ребенок. На ней широкое платье колоколом, без рукавов; руки вылезают из него по бокам, тонкие, как лапки насекомого.

То же платье, что и всегда – белое, под цвет стены; когда я увидел ее в первый раз две недели назад, не сразу понял, что она там есть: она зашевелилась, и я вздрогнул от неожиданности. Потом выкрикнул что-то короткое, кажется, «Добрый день!» – голос у меня предательски дрогнул, и я закашлялся. Она повернулась ко мне – появилось лицо в обрамлении светлых волос – кожа бледная, всего на пару оттенков темнее ткани. «Добрый день!» – повторил я и помахал ей рукой. Она вскрикнула и скрылась в дверях; несмотря на разделявшую нас высоту, было отчетливо слышно, как лязгнула за ней дверная задвижка.

С тех пор я видел ее еще семь раз – привык уже и перестал удивляться. Вода появлялась теперь почти каждый день: я заворачивал за угол, и она возникала передо мной – ровное, без единой складки, полотно; оно тянулось вперед, до горизонта. Башня была обычно в километре или двух; я уже знал, что стоит мне подойти поближе, и я увижу ее – девушку, стоящую на балконе. Она станет молча разглядывать меня – украдкой, из-под опущенных на лицо волос; я попытаюсь с ней заговорить – пошутить попробую или задам вопрос – но из этого, конечно, ничего не выйдет.