Шрифт:
– О, салат! Это удачно. Люблю салат. Мышонок, ты меня слышишь? Я тебя люблю. Понимаешь?
– Понимаю. А ты когда будешь?
Лялькин голос помедлил и сказал, чуть надломившись:
– Не знаю. Скоро. А мне никто не звонил?
– При мне никто. Может быть, Полю спросить?
– Не надо.
– Хорошо, не надо. Так я жду тебя.
– Договорились.
Валентина Степановна повесила трубку. Не успела отойти - опять звонок. Хоть бы Олег!
– Валюнчик, это я.
– Жанна! Куда же ты пропала?
– Ах, это целая история. Вообрази, я опять влюбилась.
– Господи помилуй!
– Да. Ужасайся не ужасайся, моя добродетельная подружка, придется тебе принять меня, какая есть. Труля-ля. Осуждаете, Валентина Степановна?
– Что ты - осуждаю! Радуюсь за тебя.
– Ты знаешь, ему больше всего понравились мои икры. В этих икрах - он говорит - вся элегантность века.
– А он не дурак?
– Мм... не знаю. Но ведь я и сама не умна. Верно?
– Пожалуй, верно.
– Люблю за искренность. Ты все такая же девочка-правдочка, как в школе.
– Нечего сказать, девочка! Скоро буду бабушка-правдочка.
– Как? Уже!! Лялька?
– Что ты, нет. Это я просто о возрасте.
– Да, возраст - это наш кошмар, не правда ли? И все-таки не хочется расставаться с иллюзиями, верно?
– Ты знаешь, я давно с ними рассталась.
– И я. Но время от времени они все-таки появляются. В прошлом году я уже совсем отказалась от любви - хватит. А тут опять она налетела на меня как ураган. Чувствую, что-то клубится, клубится... Нет, Валюнчик, по телефону этого не выразишь. Можно, я к тебе зайду? Ты что делаешь?
– Обед готовлю. Ляльку жду.
– Ну, я на одну маленькую минутку. Посижу, папироску выкурю - и нет меня. Можно?
– Конечно, можно.
– Целую.
– Жду.
...Ох, эта Жанна. Смех и слезы. А люблю ее. Вся жизнь вместе - это не шутка, вся жизнь. Вместе в школе учились, вместе работали. Вместе бедовали в войну. Если бы не Жанна, пропали бы мы обе: я и Лялька. У девочки уже цинга начиналась. А кто спас? Жанна. Фрукты, лимоны... Это в войну-то! Откуда? Спросишь - смеется: "Заработала честным трудом". Какой-то был у нее там заведующий складом. Кто ее осудит? Не я.
А Лялька-маленькая, до чего же она была хороша! До страдания. Даже прохожие на улице останавливались и страдали: какая девочка! Волосы черные, глаза зеленые, взгляд строгий, а ресницы... Да, давно я не видела Ляльку черноволосой... Каждую неделю новый цвет: то спелой ржи, то красного дерева... А недавно пришла вся седая, с сиреневым оттенком. Очень просто: серебряная краска, чуточку школьных чернил - и все.
– Лялька! Опять новый цвет? Пощади. У меня же сердце.
– Надо идти в ногу с веком, мышонок. Равняйся, подтягивайся. И вообще о чем разговор? Мои волосы? Мои. Мои губы? Мои. Хочу и крашу. Не нравится? Золото ты мое! Это в тебе девятнадцатый век играет.
– Лялька, меня же не было в девятнадцатом веке, и ты это отлично знаешь.
– Все равно. Душой ты в девятнадцатом веке. Такой уютный век. Все ясно, как у Поли: белое - белое, черное - черное. Ты бы хотела меня видеть чистой, белой, тургеневской, с удочкой в руках над старым прудом. Образ Лизы Калитиной, "Дворянское гнездо".
– Все врешь.
– Ну, вру. Ты у меня молодой. Ты у меня красивый. А уши-то, уши! Как две камеи. А волосы? И седых-то почти нет. Ох, задушу!
– Лялька, сумасшедшая, пусти...
А Лялька у зеркала - вот тоже картина. "Делает себе лицо". Серьезные, страдальческие губы, черный карандаш в углу зеленого глаза... Два-три штриха - и глаз оживает: продолговатый, загадочный, раскосый... А потом отделка ресниц. В руке тупой перочинный ножик. Этим ножом ресницы терпеливо, по одной, загибаются кверху. И непременно тупым. Однажды Олег аккуратный Олег - нашел у нее этот ножик и наточил. Услужил, нечего сказать! Лялька чуть ресницы себе не отхватила. Потом ножик нарочно тупили на цветочном горшке...
Эх, Олег! Ну, чего ему не хватало?
Звонят. Наверно, Жанна пришла. Так и есть - она. Дверь открыла Поля и, буркнув, ушла на кухню. Не любит она Жанну.
– Валюнчик, здравствуй, солнышко! Дай поцелую. Я тебя не покрасила?
– Кажется, нет. Заходи.
Из-за кухонной двери слышался монолог Поли:
– Пустая баба, кривое веретено. Туда - круть, сюда - верть, а чего модничать, пора о душе подумать. Пятый десяток - не двадцать лет! А она на себя накручивает. И Лариска за ней. Туда же.