Шрифт:
* * *
Когда написал он Вяземскомус искренностью пугавшей:«Поэзия выше нравственности»,читается – «выше вашей»!И Блок в гробовой рубахеуже стоял у порогав ирреальную иерархию,где Бог – в предвкушении Бога.Тот Бог, которого чувствуеммы нашей людской вселенной,пред Богом иным в предчувствиистановится на колени.Как мало меж званых избранных,и нравственно, и душевно,как мало меж избранных искренних,а в искренних – предвкушенья!Работающий затворником,поэт отрешён от праха,но поэт, что работает дворником,выше по иерархии!Розу люблю иранскую,но синенький можжевельникмне ближе по иерархииза то, что цвесть тяжелее.А вы, кто перстами празднымипоэзии лезет в раны, —вы прежде всего безнравственны,поэтому и бездарны.1977 РИМСКАЯ РАСПРОДАЖА
Нам аукнутся со звономэти несколько минут —с молотка аукционаписьма Пушкина идут.Кипарисовый Кипренский…И, капризней мотылька,болдинский набросок женскийожидает молотка.Ожидает крика «Продано!»римская наследница,а музеи милой родиныне мычат, не телятся.Неужели не застонешь,дом далёкий и река,как прижался твой найдёныш,ожидая молотка?И пока ещё по деревуне ударит молоток,он на выручку надеется,оторвавшийся листок!Боже! Лепестки России…Через несколько минут,как жемчужную рабыню,ножку Пушкина возьмут.1977 АBТОЛИТОГРАФИЯ
На обратной стороне Земли,как предполагают, в год Змеи,в частной типографийке в Лонг-Айлендеу хозяйки домика и рифая печатал автолитографии,за станком, с семи и до семи.После нанесенья изошрифтадва немногословные Сизифа —Вечности джинсовые связисты —уносили трёхпудовый камень.Amen.Прилетал я каждую субботу.В итальянском литографском камнея врезал шрифтом наоборотным«Аз» и «Твердь», как принято веками,верность контролируя в зерцало.«Тьма-тьма-тьма» – врезал я по овалу,«тьматьматьма» – пока не проступало:«мать-мать-мать». Жизнь обретала речь.После оттиска оригинала(чтобы уникальность уберечь)два Сизифа, следуя тарифу,разбивали литографский камень.Amen.Что же отпечаталось в сознанье?Память пальцев и тоска другая —будто внял я неба содроганьеили горних ангелов полёт,будто перестал быть чужестранен,мне открылось, как страна живёт —мать кормила, руль не выпуская,тайная Америки святая,и не всякий песнь её поймёт.Чёрные грузили лёд и пламень.У обеих океанских водСША к утру сушили плавки,а Иешуа бензозаправкина дороге разводил руками.И конквистадор иного свойства,Пётр Великий иль тоскливый Каин,в километре над Петрозаводскомвыбирал столицу или гавань.Истина прощалась с метафизикой.Я люблю Америку созданья,где снимают в Хьюстоне Сизифыс сердца человеческого каменьAmen.Не понять Америку с визитомпраздным рифмоплётом назиданья,лишь поймёт сообщник созиданья,с кем преломят бутерброд с вязигойвечности усталые Сизифы,когда в руки въелся общий камень.Amen.Ни одно– и ни многоэтажнымя туристом не был. Я работал.Боб Раушенберг, отец поп-арта,на плечах с живой лисой захаживал,утопая в алом зоопарке.Я работал. Солнце заходило.Я мешал оранжевый в белила.Автолитографии теплели.Как же совершилось преступленье?Камень уничтожен, к сожаленью.Утром, нумеруя отпечаток,я заметил в нём – как крыл зачаток —оттиск смеха, профиль мотыльковый,лоб и нос, похожие на мамин.Может, воздух так сложился в складки?Или мысль блуждающая чья-то?Или дикий ангел бестолковыйзазевался – и попал под камень?…Amen.Что же отпечаталось в хозяйке?Тень укора, бегство из Испании,тайная улыбка испытаний,водяная, как узор Гознака.Что же отпечаталось во мне?Честолюбье стать вторым Гонзаго?Что же отпечаталось извне?Что же отпечатается в памятиматери моей на Юго-Западе?Что же отпечатает прибой?Ритм веков и порванный «Плейбой»?Что запомнят сизые Сизифы,покидая возраст допризывный?Что заговорит в Раушенберге?«Вещь для хора и ракушек пенья»?Что же в океане отпечаталось?Я не знаю. Это знает атлас.Что-то сохраняется на дне —связь времён, первопечаль какая-то…Всё, что помню, – как вы угадаете, —только типографийку в Лонг-Айленде,риф и исчезающий за нимангел повторяет профиль мамин.И с души отваливает камень.Аминь.1977 ОДА ОДЕЖДЕ
Первый бунт против Бога – одежда.Голый, созданный в холоде леса,поправляя Создателя дерзко,вдруг – оделся.Подрывание строя – одежда,когда жердеобразный чудаккаждодневножёлтой кофты вывешивал флаг.В чём великие джинсы повинны?В вечном споре низов и верхов —тела нижняя половинаторжествует над ложью умов.И, плечами пожав, Слава Зайцев,чтобы легче дышать или плакать, —декольте на груди вырезает,вниз углом, как арбузную мякоть.Ты дыши нестеснённо и смело,очертаньями хороша,содержанье одежды – тело,содержание тела – душа.1977 РУССКО-АМЕРИКАНСКИЙ РОМАНС
И в моей стране, и в твоей странедо рассвета спят – не спиной к спине.И одна луна, золота вдвойне,И в моей стране, и в твоей стране.И в одной цене, – ни за что, за так,для тебя – восход, для меня – закат.И предутренний холодок в окнене в твоей вине, не в моей вине.И в твоем вранье, и в моем враньеесть любовь и боль по родной стране.Идиотов бы поубрать вдвойне —и в твоей стране, и в моей стране.1977 МЕССА-04
Отравившийся кухонным газомвместе с нами встречал Рождество.Мы лица не видали гажеи синее, чем очи его.Отравила его голубаяусыпительная струя,душегубка домашнего рая,несложившаяся семья.Отравили квартиры и жёны,что мы жизнью ничтожной зовём,что взвивается преображённо,подожжённое Божьим огнём.Но струились четыре конфорки,точно кровью дракон истекал,к обезглавленным горлам драконачеловек втихомолку припал.Так струится огонь Иоганна,искушающий организм,из надпиленных трубок органа,когда краны открыл органист.Находил он в отраве отраду,думал, грязь синевой зацветёт;так в органах – как в старых ангарахзапредельный хранится полёт.Мы ль виновны, что пламя погасло?Тошнота остаётся одна.Человек, отравившийся газом,отказался пригубить вина.Были танцы. Он вышел на кухню,будто он танцевать не силён,и глядел, как в колонке не тухнул —умирал городской василёк.1977 ПАРОХОД BЛЮБЛЁННЫХ
Пароход прогулочный вышел на свиданьес голою водой.Пароход работает белыми винтами.Ни души на палубе золотой.Пароход работает в день три смены.Пассажиры спрятались от шума дня.Встретили студенты под аплодисментырежиссёра модного с дамами двумя.«С кем сменю каюту?» – барабанят дерзко.Старый барабанщик, чур, не спать!У такси бывает два кольца на дверцах,а у олимпийцев их бывает пять.Пароход воротится в порт, устав винтами.Задержись, любимый, на пять минут!Пароход свиданий не ждут с цветами.На молу с дубиной родственники ждут.1977 ТРАBМАТОЛОГИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА
Не «Отче Наш», не обида, не ужассквозь мостовую и стужу ночную,первое, что осенило, очнувшись:«Чувствую – стало быть, существую».А в коридоре больничном, как в пристани,не протестуя, по две на стуле,тесно сидели суровые истины —«Чувствую – стало быть, существую».Боли рассказывают друг другу.«Мать, – говорю, – подверни полотенце».Нянчит старуха кормилицу-руку,словно спеленатого младенца.Я за тобою, мать малолетняя,я за тобой, обожженец вчистую,я не последний, увы, не последний…Чувствую – стало быть, существую.«Сын, – утешает, – ключица не бознать что…»Звякнут прибывшему термосом с чаем.Тоже обходятся без обезболивающего.Так существуем, так ощущаем.Это впадает народное чувствоиз каждодневной стихии – в другую…Этого не рассказал Заратустра —«Чувствую – стало быть, существую».Пусть ты расшибся, завтра из гипсаслушая первую птицу земную,ты понимаешь, что не ошибся:чувствую – стало быть, существую!Ты подойдёшь для других незаметно.Как ты узнала в разлуку такую?Я поднимусь – уступлю тебе место.Чувствую – стало быть, существую.1977