– Эк вас, ваше высочество, куда занесло… Эти качества присущи передовым образованным мужчинам, подобного от принцесс не дождетесь, соискательница Амалия явно не подходит в вашу категорию, а вот принцесса Вильгельмина, в детстве прелестное дитя, сейчас решительно изменилась и отличается от сестер.

– Но барон сообщает, что Вильгельмина произвела на него неблагоприятное впечатление, ее черты огрубели, глаза и рот утратили свои первоначальные формы, цвет лица потемнел и испортился, руки не похорошели, лицо утратило блеск первой молодости, талия, походка и даже голос совершенно изменились, веселость ее характера сменилась скрытностью, сухостью в разговорах, иногда даже мрачностью, тяжеловатостью и невнимательностью… Такая принцесса вряд ли нужна мне…

– Ваше высочество, – Никита Иванович взял из рук Павла письмо, – вы обратили внимание только на эти слова барона, а между тем далее он дает более глубокую характеристику принцессы. Вот послушайте… «Принцесса Вильгельмина затрудняет каждого, кто захотел бы изучать истинные изгибы ее души, тем заученным выражением лица, которое редко ее покидает. Я приписываю это однообразию впечатлений необыкновенно скучающего сердца и еще до сих пор остаюсь при убеждении, что принцесса будет впоследствии иметь другой характер, хотя не берусь отвечать, что дармштадтская скука была единственною или, вернее, главною причиною, определившею ее нрав, столь мало обыкновенный у молодых девиц. Удовольствия, танцы, наряды, общество подруг, игры, наконец все-все, что будит у других живость страстей, ей не прививается. Принцесса остается чуждою всему, посреди всех удовольствий, и отдается им так, как будто желая сделать более угодное другим, чем себе. Что это? Нечувствительность или боязнь показаться ребенком для тех, кто ею руководит? Не знаю, что отвечать на это, и прямо сознаюсь, что основные черты характера Вильгельмины для меня закрыты завесою…» Вот, великий князь, черты, которые вам надо разгадать и повести ее в нужном вам направлении, а уж о направлениях мы с вами подолгу говорили. Вы знаете, что делать со своей супругой.

– Да, граф, я отметил и другие фразы из письма… Никто на нее не жалуется, обращаются к ней с доверием, ландграфиня отличает ее, хвалит ее ум и послушание, она холодна, но ровна со всеми, но она честолюбива, граф, это тоже важное качество для великой княгини.

Павел взял из рук графа Панина письмо и прочитал дальнейшую характеристику принцессы Вильгельмины: «У нее сердце гордое, нервическое, холодное, может быть, более резкое в своих решениях, но зато открытое и доступное верному суждению и привлекательности ясно сознанного честолюбия. Ее нрав и манеры приобрели оттенок какой-то небрежности, но принцесса сделается милее, приятнее и ласковее, когда будет жить с людьми, которые сумеют действовать в особенности на ее сердце. То же самое думаю я и об ее уме: теперь он в недеятельности, останавливается на небольшом числе местных понятий, невнимателен скорее по привычке, чем не по любви к дельному или предубеждению. Этот ум, при других условиях и в другом месте, при других обязанностях, развернется и сделается приятнее, справедливее и основательнее…»

– Узнав все это, граф, останавливаешься в каком-то противоречивом состоянии. Сколько нужно сил, чтобы показать ей…

– Вам, ваше высочество, и предстоит сделать все необходимое, чтобы повлиять на ее холодное и гордое сердце.

Павел и граф Панин были очень довольны разговором, чувствовалось, что выбор был сделан. Особенно доволен был граф Панин, что убедил великого князя, что у принцессы Вильгельмины особый характер, но с этой принцессой можно жить и добиваться семейных успехов.

Весь в ожидании встречи с принцессой Вильгельминой, Павел продолжал писать свою давнишнюю работу…

Граф Панин после тяжких раздумий решил показать Екатерине II тайное письмо барона Ассебурга. Императрица сделала вид, что письмо не читала, прочла и с улыбкой сказала Панину в присутствии барона Черкасова:

– Выбор не затрудняет меня, и я сей же час готова верить, что вторая принцесса, то есть Вильгельмина, восторжествует. Хорошо бы и Павел сделал тот же выбор. Черкасов, хотите пари? Понятно, вы считаете, что я, как императрица, одержу в этом пари верх? А я думаю, что и Павел согласится со мной. Я не спрашиваю, Черкасов, о мнении Павла. Я уверена, что она честолюбивее всех других. Кто ни к чему не имеет влечения и ничем не забавляется, тот снедаем честолюбием. Фридрих II расточает комплименты старшей сестре этих принцесс. Но я знаю и как он выбирает, и какие ему нужны. И та, которая ему нравится, вряд ли понравилась бы нам. По его мнению, которые глупее, те и лучше. Я видала и знавала выбранных им.

– Не стоит, ваше величество, держать пари, мы долго разговаривали с Павлом, и он сделал свой выбор.

– Не говорите мне какой, я уже почти точно знаю, что он выбрал Вильгельмину.

На следующий день Павел вошел в кабинет матери, где она вела переговоры о Пугачевском бунте (императрица была готова сослать виновников в Сибирь), и выразил удивление, заявив, что такой бунт требует более строгого наказания. Мать одобрила его жестокость. Между Павлом и императрицей установились самые теплые отношения. Былых ссор как не бывало. Вскоре они отправились в Ревель.

По дороге Павел вспоминал своего закадычного друга графа Андрея Разумовского, с которым провели и детство, и первые юношеские годы. Андрей был на два года старше Павла, красавец, богач, побывал за границей, приобрел опыт любовных утех, совсем отдалился от Павла, а так он сейчас, в минуты предсвадебной суеты, был ему нужен.

Павел написал ему письмо: «Дружба ваша произвела во мне чудо: я начинаю отрешаться от моей прежней подозрительности. Но вы ведете борьбу против десятилетней привычки и побораете то, что боязливость и обычное стеснение вкоренили во мне. Теперь я поставил себе за правило жить как можно согласнее со всеми. Прочь химеры, прочь тревожные заботы! Поведение ровное и согласованное с обстоятельствами – вот мой план. Я сдерживаю, насколько могу, свою живость; ежедневно выбираю предметы, дабы заставить работать свой ум и развивать мои мысли, и черпаю немного из книг».

По дороге в Ревель мысли Павла не раз обращались к матери, российской императрице, он видел, как умные люди, считающие совсем по-другому, беспрекословно подчинялись любому ее слову, что было неприятно, противоречило духу свободы.

«Это несчастие часто постигает монархов в их личной жизни, – пришел к выводу Павел, прочитавший Вольтера, Монтескьё, Дидро. – Возвышенные над той сферой, где нужно считаться с другими людьми, они воображают, что имеют право постоянно думать о своих удовольствиях и делать все, что угодно, причем не сдерживают своих желаний и прихотей и заставляют подчиняться им. Но эти другие, имеющие со своей стороны глаза, чтобы видеть, имеющие к тому же собственную волю, никогда не могут из чувства послушания сделаться настолько слепыми, чтобы утратить способность различать, что воля есть воля, а прихоть есть прихоть…» Но неожиданно мысли его переключились на приезд ландграфини с принцессами. Все это время он вовсе не подозревал, что они вольно (граф Панин) или невольно (Екатерина II) подчинялись выбору Фридриха II, коварного и проницательного прусского короля, который прежде всего заботился о будущем Германской империи.