– Да, лучшие земли мира страдают под турецким игом, – сказал Николай.

– О Дидро Екатерина Алексеевна говорила, что она и хвалит его за «Энциклопедию» и ругает за простоту, мол, он ничего не видит, кроме своих теорий. В своих преобразовательных планах он упускает разницу между положением императрицы, управляющей конкретными делами целой империи и им самим: он работает на бумаге, которая все терпит, его фантазия и его перо не встречает препятствий, а бедная императрица, по ее словам, трудится над человеческой шкурой, которая весьма чувствительна и щекотлива.

– Я понял, матушка, Дидро – идеалист, а наша императрица – реалистка, они чаще всего не понимают друг друга.

– Ты уже многое понимаешь, но столько еще сложнейших вопросов тебе надо изучить. Может, учеба в европейских университетах поможет тебе успешно во всех сложных делах разбираться.

Главной фигурой малого двора был граф Никита Иванович Панин, обер-гофмейстер, воспитатель великого князя; одновременно с этим он возглавлял и Коллегию иностранных дел.

Николай Румянцев не раз обращался с вопросами о Панине к бабушке Марии Андреевне.

– С первых минут посещения императорского дворца я заметил, что повсюду говорят только о братьях Паниных. Ну ладно, Никита Иванович то и дело появляется во дворце, но почему постоянно упоминается и Петр Панин, который живет в Москве?

– А ты посмотри на недавние дела, на Семилетнюю войну, на конфликты между Елизаветой Петровной и великой княгиней Екатериной Алексеевной. Управлял империей тогда опытный государственный деятель Алексей Бестужев, его лучшим учеником и помощником был Никита Панин, молодой, красивый, знающий чуть ли не все европейские языки, Бестужев заметил, что Елизавета не раз посматривала на Панина с боUльшим интересом, чем на остальных царедворцев, канцлер Бестужев решил подтолкнуть их друг к другу. Никита Панин не возражал против такой связи, сел, дожидаясь вызова, в дверях ванной и сделал крупную ошибку – заснул, когда нужно было войти в ванную, где его ждала Елизавета («Записки» Понятовского). Этот нелепый случай испортил все дело – вмиг не стало ни Бестужева, ни Панина. А фаворитами Елизаветы становились по очереди то Александр Шувалов, то Петр Шувалов, а потом очередь докатилась до их двоюродного брата Ивана Шувалова. Как это случилось, никто не мог объяснить, но все знали, что Шуваловы были против Бестужева и Панина, их поддерживали Воронцовы. А после этой крупной неловкости судьба Панина была решена – его послали сначала в Копенгаген, потом в Швецию, там он набрался европейских идей: парламенты, ограниченная королевская власть, шведы тогда пытались противостоять французскому двору, а в России произошли перемены во внешней политике, Россия и Франция установили союз против общих врагов, Панина пришлось в 1760 году отозвать. Елизавета решила назначить его на пост воспитателя великого князя Павла, остававшийся свободным после отставки Бехтеева. Панину было 42 года, а Ивану Шувалову было только 30 лет, для ответственного поста при дворе Панин уже устарел. Но во время переворота в июне 1762 года холодный ум Панина очень пригодился Екатерине, обычно Панина называют беспечным и ленивым, но в это время он противостоял сильным, но восторженным и пылким людям типа братьев Орловых и их друзей-гвардейцев, восторженной княгине Дашковой, мечтавшей присоединиться к какому-нибудь очень важному делу в России, а что может быть важнее, чем государственный переворот. Панин не разделял прусских симпатий Петра III, его симпатии были на стороне Австрии. Да и многие странности царствующего императора вызывали у опытного дипломата недоумение. А когда стал воспитателем великого князя Павла, постоянные разговоры с Екатериной и участие в интригах двора полностью его вооружили: Воронцовы мечтали развести Петра III с Екатериной, Павла объявить незаконнорожденным, женить императора на его любовнице Елизавете Воронцовой и ждать от нее наследника; Шуваловы думали по-другому – выслать Петра III в Германию, наследника Павла сделать императором, а регентшей – Екатерину Алексеевну. Панин был за Екатерину Алексеевну, а как пойдут дела – он не знал, но, как только все началось, он всемерно помогал Екатерине II. Вот и думай, Николаша, над судьбами людскими. Он воспитал великого князя, Елизавета объявила того наследником, Панин мечтает сделать Павла императором, а регентшей пусть будет Екатерина II. И как только Павел займет совершеннолетним трон, женится, Панин надеется быть властителем империи. Отсюда и все конфликты, нынешние и будущие.

Никита Иванович Панин был при Екатерине II одним из центральных персонажей. Чуть ли не все иностранные посланники оставили о нем противоречивые воспоминания. Очень многие писали о его лени, изнеженности, привычке к барскому образу жизни; делам он уделял минимальное внимание. Он был нужен императрице только на первых порах…

Григорий Орлов не раз говорил императрице, что Панин слишком много времени отводит своим любовным увлечениям, забывая об иностранных депешах, то ухаживает за графиней Строгановой, то за графиней Шереметевой. «Что же мне делать?» – резко возражала она ему и тем, кто поддерживал Григория Григорьевича. Графиню Шереметеву Екатерина II намечала в жены одному из братьев Орловых, но граф Шереметев согласился выдать дочь за Никиту Ивановича, который просто не отходил от невесты, и графиня тоже увлеклась умным и талантливым соискателем ее руки и сердца. «Императрице я нужнее, чем она мне», – говорил один из организаторов государственного переворота. Несколько дней отделяло графиню Шереметеву от церемонии, когда она стала бы графиней Паниной, но злой рок разрушил эту счастливую свадьбу: графиня заболела оспой и вскоре скончалась. Горе Панина было безмерно.

Вот несколько отзывов дипломатов о Никите Панине. «Г. Панин, без сомнения, человек умный; манеры у него благородные, непринужденные. В нем есть задатки добросовестности, которые, к его чести, всегда проявляются и показывают действительную чувствительность. Он способен и сообразителен; он приятный собеседник, несмотря на то что ему чрезвычайно трудно говорить последовательно, что он увлекается и при этом бывает часто нескромен. Но, несмотря на все эти преимущества, он далек от того, чтобы быть великим министром. Его лень и нерадивость невозможно выразить. Он проводит жизнь с женщинами и второстепенными придворными. С делами, даже первой важности, он не спешит. В нем все вкусы и причуды изнеженного молодого человека; мало образования; весьма несовершенное знание европейских государств; упрямство во многом, непостоянство в склонностях и отвращение к некоторым личностям; соединение мелкого ума, не идущего далее мельчайших подробностей, с желанием все видеть в широких размерах, в то время как он забывает самые главные вещи… Он весь в руках канцелярских служащих, злоупотребляющих его слабостью и в то же время громко попирающих его нерадение; одним словом, твердый и правдивый в одном – в своем подчинении Его Прусскому Величеству…» – такую оценку Панину в 1772 году дал Сабатье де Кабр в своем письме из Петербурга к герцогу Эгильонскому. Сабатье де Кабр беспристрастно признает неподкупность первого министра: «И, может быть, это единственный русский в этом отношении».

Через год французский посланник Дюран дает свою характеристику министру иностранных дел России: «Этот Панин человек добрый, но беспечный, ленивый и развратный, бессильный физически, безвольный и вялый умственно. Я знаю Паниных с малолетства. Министр был рядовым в военной гвардии… Он понадобился императрице Елизавете для другого… и оказался для этого негодным. Его отправили в Швецию. Он прожил там двенадцать лет. Сон, брюхо, девки были его государственными делами». И этот дипломат дал неверную, одностороннюю оценку. Шевалье де Каброн и шведский посланник Нолькен тоже отметили только некоторые любопытные бытовые черты Никиты Панина, говоря о чувственном темпераменте, лени, небрежности. Маркиз де Верак и Лаво тоже дали приблизительную оценку деятельности Панина: «Он очень любил еду, женщин и игру; от постоянной еды и сна его тело представляло одну массу жира. Он вставал в полдень; его приближенные рассказывали ему смешные вещи до часу; тогда он пил шоколад и принимался за туалет, продолжавшийся до трех часов. Около половины четвертого подавался обед, затягивавшийся до пяти часов. В шесть министр ложился отдохнуть и спал до восьми. Его лакеям стоило большого труда разбудить его, поднять и заставить держаться на ногах. По окончании второго туалета начиналась игра, оканчивавшаяся около одиннадцати. За игрой следовал ужин, а после ужина опять начиналась игра. Около трех часов ночи министр уходил к себе и работал с Бакуниным, главным чиновником его департамента. Спать он ложился обыкновенно в пять часов».

Высокую оценку деятельности Н.И. Панина дал Д. Фонвизин, много лет сотрудничавший в Комитете иностранных дел, близко знавший своего «благодетеля»: «По внутренним делам гнушался он в душе своей поведением тех, кто по своим видам, невежеству и рабству составляют секрет из того, что в нации благоустроенной должно быть известно всем и каждому, как то: количество доходов, причины налогов и пр. Не мог он терпеть, чтобы по делам гражданским и уголовным учреждались самовластием частные комиссии мимо судебных мест, установленных защищать невинность и наказывать преступления. С содроганием слушал он о всем том, что могло нарушить порядок государственный: пойдет ли кто с докладом прямо к государю о таком деле, которое должно быть прежде рассмотрено во всех частях сенатом; приметит ли противоречие в сегодняшнем постановлении против вчерашнего; услышит ли о безмолвном временщикам повиновении тех, которые, по званию своему, обязаны защищать истину животом своим; словом, всякий подвиг презрительной корысти и пристрастия, всякий обман, обольщающий очи государя или публики, всякое низкое действие душ, заматеревший в робости старинного рабства и возведенных слепым счастием на знаменитые степени, приводили в трепет добродетельную его душу» (Там же. С. 220).

Екатерина Алексеевна встала, как обычно, рано утром, совершила обычный утренний обряд, в начале седьмого подали ей чашечку кофе, затем села за рабочий стол и погрузилась в размышления о делах, которые нуждались в ее неотложных решениях. Маленькими глотками она допивала кофе, а кипы бумаг лежали в бездействии. Она охотно отложила бы дела, написала бы письмо Вольтеру, взялась бы за дневник, а может быть, за начатую пьесу… Много времени отнимала Русско-турецкая война, но там фельдмаршал Румянцев не только активно действует своими дивизиями, но и начал мирные переговоры с турками. Михаил Румянцев ей подробно рассказал об операциях, которые победоносно произошли за последние дни, упомянул своего начальника Григория Потемкина, который доблестно сражался против турок. Сейчас он осаждал со своим отрядом Силистрию. «Но почему какой-нибудь другой генерал-поручик не может возглавить его отряд и осаждать эту несчастную Силистрию!» – подумала, отвлекшись, императрица. Фельдмаршал сообщает, что султан Мустафа III скончался, на смену ему пришел султан Абдул-Гамид, по словам знавших его человек робкий, малодушный, но верховный визирь Муссун-заде остался и при этом султане, так что требования Турции при заключении мира останутся те же, как и у Российской империи.