И он рубанул еще раз - так, чтобы тот никогда не встал. Оттуда, из полутемного сарая, начинался путь Хасана в эту великую рать Москвы, и не раз подкатывала к сердцу волна счастливого тепла, обещая слить его с нею, как каплю дождя с потоком реки, в которой ее уже нельзя различить. Но сегодня что-то мешало Хасану. Может быть, он слишком привык к одиночеству, к холодной настороженности в окружении зорких, беспощадных врагов, поэтому и теперь нес чувство своей чужеродности шумному потоку русского войска - белая ворона, испачканная сажей, затерялась в стае подруг и одной лишь тревогой занята: как бы внезапный дождь не обнаружил ее истинного наряда, как бы не изгнали ее из стаи, - и не поймет она за своей тревогой беззаботного разговора товарок. Хасану требовалось время почувствовать себя обыкновенным человеком, которому не надо таиться, играть чью-то роль, ждать удара и самому быть готовым к нападению, но близость битвы заставляла его торопиться, и он твердил себе: "Это мой народ, мои братья, каждый из них теперь же готов умереть за русского князя Хасана. И этот рыжебородый мужик в полинялом зипуне и лаптях, и тот рослый старик со своим топором, и рябой парень в шапке блином, и скуластый боярин в зеленом кафтане на серой тонконогой лошади, и этот дородный дядя с обличьем купца, отирающий пот со лба широким рукавом вышитой рубахи, и сухонький возничий в рваном армячишке, помахивающий тонким кнутом на разномастную пару и поминутно заглядывающий за борт - на месте ли смазница?
– все они мой народ, без которого князь Хасан и дело его ничего не стоят, и князь Хасан за любого из них умрет, как и они за него". Так говоря себе, он заглушал привычную настороженность, что мешала ему быть своим среди своих.

Великокняжеские значки увидели издалека на прибрежном холме. Дружинники встретили радостными криками:

–  Тупик!.. Живой, черт!.. Выкупили?..

–  Што я, товар?
– Васька, смеясь, озорно поталкивал товарищей.
– Сам убег, да вон еще князя с собой прихватил.

–  Ай, сокол!
– Никита Чекан, облапив, целовал в заросшие щеки.
– То-то радости девкам московским - этикой красавец жив-здоров воротился.

–  Плюнь через плечо, Никита, до невест еще звон сколько верст.

–  Доскачешь на таком-то коне…

Никита осекся, встретясь взглядом с поседелым худым человеком из отряда Тупика.

–  Осподи… Не сон ли?..

–  Не сон, Никита, - тот с усилием улыбнулся.
– Признал…

–  Ваня! Копье!..

Старые товарищи обнялись, не пряча слез.

–  С того света, што ль?

–  Почитай, с того. Спасибо Тетюшкову, пособил. Четверо мы ушли, а было нас полтораста невольников, отданных Мамаем на избиение для потехи… Да што! После расскажу, мне бы теперь сотню - да с Мамаем переведаться.

–  Даст тебе князь сотню, ныне большая нужда в начальниках.

–  Где князь-то?
– спросил Тупик.

–  Эвон, ладьи провожает. Мужики не все плавать научены, так он следит, чтоб ладьи не перегружали.

–  Едем к нему, князь Хасан, - позвал Тупик.

Воины с любопытством оборотились на стройного всадника в черной татарской байдане.

–  Кто таков?
– спросил Никита.

–  Наш, татарин, - пояснил Копыто.
– От Мамая ушел, лютый враг ему. И эти трое тож наши, нукеры князю.

Никита с сомнением покачал головой, тихо присвистнул.

–  Приглядеть бы за таким-то "нашим".

–  Не сомневайсь, - веско подтвердил Копье.
– Видел его в бою - великий воин. С таким за радость почту стать рядом в битве…

Димитрий только что отругал начальника переправы за какой-то недосмотр, обернул к подъехавшим сердитое лицо, не меняя выражения, усталым, с хрипотцой голосом сказал:

–  Явился, разбойник! Мало - на рожон лезешь, еще и от Мамая сбежал, шатаешься невесть где, а мне заместо тебя гонца выкупать пришлось. Довел Мамая - он, гляди, послов начнет сажать в яму. Вот Боброк те еще задаст покрепче мово, - и, широко улыбнувшись, по-товарищески обнял разведчика.

Васька, смущенный грубоватой лаской государя, удивленный тем, что Димитрий уже все знает, только и пробормотал:

–  Вестника я привез, государь.

Димитрий Иванович внимательно посмотрел на Хасана темными строгими глазами, и тот, сняв шлем, поклонился, тотчас выпрямившись, назвал себя. Димитрий подошел вплотную к татарину, всмотрелся в загорелое лицо, в спокойные серые глаза.

–  Вот ты каков, князь Хасан. Дай тя поцелую по нашему обычаю… Выходит, ты его из Мамаевой ямы вытащил? Я уж думал, Васька наш оборотень, коли ему удалось из самого Мамаева куреня удрать.

–  Сам я, повелитель, свою голову чудом спас. Как меня Мамай помиловал за драку с темником Темиром, не пойму. Но оставаться нельзя было, и вестников всех отослал к тебе.

–  А я тебя не виню - ты волен был уйти, когда захочешь, я свое слово помню. Горячности не одобряю, да сам давно ль был таким, как вы с Васькой! Весть твою последнюю с Тетюшковым получил, за то от русской земли спасибо. Теперь отдыхайте, вот закончим переправу - поговорим.

–  Повелитель, отдыхать будем после битвы. Я должен сказать тебе важную весть.

–  Ну-ка, - Димитрий дал знак отрокам отойти, Тупика удержал: - Говори при нем… А повелителем ты, князь, не величай меня, ладно? Я ж не бог.

–  Да, государь.
– Хасан покраснел.

–  Ин и добро, - улыбнулся Димитрий.
– Теперь сказывай.

–  К Мамаю пришло десять тысяч наемников-фрягов, это сильная пехота.

–  Пришли, стало быть.

–  Они привезли метательные машины на колесах. Еще два десятка машин построено в войске Орды. От больших луков, которые натягивают пятьдесят человек, Мамай отказался - они громоздкие, а бьют слабее машин и на выстрел требуют много времени. Машины ведь тоже стреляют и копьями.