Как будто я погрузилась в какой-то ужасный сюрреалистический кошмар.

Дети не умирали от драки с ножом в моем мире.

Где мы были, чтобы это остановить?

Как могло случиться, что вот, он был в классе только на прошлой неделе, а теперь я думала о нем в прошедшем времени? Как кто-то превратился из осязаемого человека в призрака, фигуру в киноленте воспоминаний?

И вновь нахлынули слезы.

— Ханна. — Ниша потерла мою руку, утешая. — Тебе придется собраться, милая. У тебя уроки, и у тебя… у тебя сегодня четвертый курс старших классов.

О, боже.

Как я буду вести этот урок, пока все это время на меня будет смотреть его пустой стул?

Я судорожно выдохнула и вытерла слезы.

— Знаю, — сказала я дрожащим голосом, как и губы. — Просто дай мне минутку.

— Похороны будут в четверг, — сказал мне Эрик. — Четверг, одиннадцать часов на Кладбище Дин.

Я вздрогнула, втягивая воздух, чтобы сдержать очередной поток слез.

— Как думаешь, мне дадут выходной, чтобы сходить?

— Ханна, ты была его любимым учителем, — любезно сказал Эрик. — Мы позаботимся о том, чтобы тебе удалось попрощаться.

Я сжала губы, глаза обжигали новые слезы.

— Перестань плакать, — тихо сказала Ниша. — Чтобы спокойно пойти к детям.

Первый урок в то утро был нелегким, но это класс первого курса, и они были подавлены известием о смерти Джаррода, которое уже стало известно их юным ушам, когда оно прошло через школьные залы, поэтому они тихо опустили головы и продолжали работу, которую я дала им.

Когда в класс вошел четвертый курс, я почувствовала, что дрожала, и мне пришлось повернуться к ним спиной, втянуть в себя эмоции и сосчитать до десяти, прежде чем смогла встретиться с ними лицом к лицу. Когда все уселись на свои места, я оглядела их, заметив заплаканные лица некоторых девушек и потрясенные бледные черты остальных. Даже Джек выглядел расстроенным.

Я знала, что некоторые из них никогда не касались смерти, и большинство из них никогда не касались смерти ровесника — кого-то такого молодого, жизненно важного. Молодость одинакова тем, что существует убеждение в собственном бессмертии, что можете видеть и делать все, что угодно, потому что и вы, и мир, каким вы его знаете, по-прежнему будут такими же по утрам.

Мне было интересно, как одноклассники и друзья Джаррода справлялись со своей внезапной смертностью.

Взгляд остановился на его пустом стуле, и я прислонилась спиной к столу, пальцами впиваясь в дерево.

— Хотела бы я сказать вам, почему, — произнесла я, прочищая горло, когда голос сорвался на последних словах.

Стейси, симпатичная белокурая девушка, которая сидела за столом позади Джаррода и часто выходила с ним из класса, поймала мой взгляд, когда сердито вытирала слезы.

— Почему жизнь может так быстро изменится? — продолжила я. — Как может сердце так внезапно перестать биться, мгновенно разбивая все сердца, которые когда-либо были связаны с ним? Но, правда в том, что нет никакого смысла в смерти Джаррода. Ничего такого, что я могла бы увидеть. Хотелось бы иметь ответ получше, но у меня его нет.

Вся комната молча наблюдала за мной, и я продолжила говорить:

— Могу сказать вам, что нормально чувствовать то, что вы чувствуете сейчас. Нормально, что вы скучаете, нормально, что вам больно, и нормально чувствовать себя потерянным — до тех пор, пока вы приходите ко мне, к вашим друзьям или семье, пока все эти чувства пытаются вас одолеть. Потому что из-за них некоторые из вас будут злиться, а кому-то понадобится обвинить кого-то. Это нормально, когда злишься. Я не могу сказать вам, правильно или неправильно чувствовать вину, но могу сказать, не злитесь слишком долго и не держитесь за вину вечно. Такого рода гнев может отобрать часть вас, ту часть, которую вы не сможете вернуть. Джаррод не хотел бы этого. Под вспыльчивостью и развязностью он был действительно хорошим человеком, — мои губы дрожали, а глаза блестели от непролитых слез, которые я не могла и, честно говоря, не хотела скрывать от них, — и я не думаю, что он хотел бы этого для каждого из вас. Я не буду вам лгать. Это все меняет. Может изменить даже вас самих. Знаю, что это изменит меня. — Я беспомощно пожала плечами, внезапно почувствовав себя такой молодой, слишком молодой, чтобы помочь им. — Думаю, это напоминание о неуверенности в жизни и глупости существования, когда мир молится с тобой, чтобы жить. Если вы вынесете что-то из этого, то, пожалуйста. Мы принимаем жизнь как должное. Мы должны остановить такое. Мы должны начать жить. — Я оглядела их всех, поймав взгляд убитых горем глаз. — Если кому-то из вас нужно поговорить со мной, пусть даже для того, чтобы записать чувства на бумаге, я буду здесь.

Я грустно улыбнулась сквозь слезы и постучала по стопке книг рядом со мной.

— Джаррод однажды признался, что его любимой книгой, когда он был моложе, был «Дэнни, чемпион мира», написанная Роальдом Далем. Его учитель начальной школы прочитал ее классу. Поэтому мы собираемся почтить ее сегодня — вы можете читать вместе со мной, пока я читаю ее вам.

Перед уроком я побежала в начальную школу по соседству и попросила у них копии книги, объяснив, почему они мне нужны. Они были добры и любезны, позволив мне одолжить их. Я раздала копии детям и медленно положила последнюю книгу на стол Джаррода, борясь со слезами. Его друг, Томас, который всегда дерзил в классе, издал удушающий звук из-за моего жеста, и, когда посмотрела в его сторону, я увидела, как он закрыл голову руками на столе с дрожащими плечами, пока пытался заглушить рыдания. Я прошла мимо него, сжимая его плечо в утешении, прежде чем подойти к своему столу, борясь с ожогом от эмоций в собственном горле. Мышцы челюсти, десен, щек болели от чувств.

Каким-то образом мне удалось открыть книгу, и я начала читать.

Я провела день, чувствуя, как будто пробиралась сквозь грязь. Я отправила электронное письмо учителю, с которым разделяла уроки грамотности для взрослых, и объяснила, почему не смогу провести урок вечером на этой неделе. Я получила понимающее электронное письмо в ответ, и он сказал мне, что прикроет меня. Как только занятия закончились, после работы я запрыгнула в автобус в Лейт. Был только один человек, которого хотела видеть больше всех.