– Ах ты, дьявол, искуситель! – восклицает толстый и, покачнувшись, плюхается на стул.

Часы показывают пять. Тощий купец сбирается уходить; толстый, в свою очередь, удерживает его.

– Нельзя, – отвечает тощий. – В Екатерингоф на лесной двор ехать надо. У меня и конь у подъезда. Нужно к завтрему триста штук тесу да шестьдесят двухдюймовых досок.

– Успеешь! Досидим до всенощного бдения. Отсюда я прямо ко всенощной, потому сказано: «Иже и в шестой час»…

– Нельзя. Гуляй, девушка, гуляй, а дела не забывай! Молодец! Сколько с нас?

– Верно! Коли так, возьми и меня с собой! По крайности, я хоть проветрюсь маленько.

– Аминь! Едем!

Через час купцы едут по Фонтанке по направлению к Екатерингофу. На воздухе их уже значительно развезло.

– Мишка! Дуй белку в хвост и в гриву! – кричит кучеру тощий купец.

– Боже, очисти мя грешного! – вздыхает толстый.

– Что? Аль опять нутро подводит?

– Щемит!

– Мишка! Держи налево около винной аптеки!

Семь часов. Стемнело. Купцы выходят из погребка, покачиваясь.

– Не токмо что ко всенощной, а теперь и к запору лавки опоздал, – говорит толстый купец, садясь в сани. – А все ты со своим соблазном…

– Мишка! К Евдокиму Ильичу на лесной двор! – командует тощий купец.

– Да уж теперь заперто, Никанор Семеныч!

– Коли так, жарь к вокзалу!

Через десять минут купцы входят в вокзал.

– Ах ты, господи! – вздыхает толстый купец. – И не думал, и не гадал, что на эдакое торжище попаду! Тут и тридцатью поклонами не отмолишь. Ну, Никанор Семеныч, ты там как хочешь, а в зало, где это самое пение происходит, я ни за что не пойду.

– Нам и в отдельной комнате споют.

– Боже мой! Боже мой!

Часа через два купцы, как мухи, наевшиеся мухомору, бродят по буфетной комнате.

– Принимаешь на себя весь мой грех? – спрашивает толстый у тощего.

– Все до капельки принимаю.

– Врешь?!

– С места не сойти!

– Коли так, значит, друг!

Купцы целуются. Мимо них проходят две девушки.

– Охота это кавалеру с кавалером целоваться! – говорит одна из них и лукаво улыбается.

Толстый купец скашивает глаза.

– Какую ты имеешь праву кавалерами нас обзывать? – огрызается он.

– Ну, господа купцы, коли так…

– То-то. Почет, брат, нам с тобой, Никаноша! – восклицает он.

– Хоть бы холодненьким угостили за почет-то…

– Вчера бы пришла. Нешто по эдаким дням пьют шипучку? Тут дни покаяния, а она на-поди!

– Верно, на ярмарке прогорели, так оттого и каетесь?

– Что? – восклицает толстый купец и вытаскивает из кармана бумажник. – А это видели, чем набито? Ну, теперь садись и требуй три бутылки белоголовки!

– В отдельную комнату пожалуйте, ваше степенство. Там будет много сподручнее! – предлагает лакей.

– Веди! Да захвати с собой и вазу с апельсинами для барышень!

– Загуляла ты, ежова голова! – вскрикивает тощий купец и следует за товарищем.

Второй час ночи. Толстого купца лакей сводит с лестницы. Тощий кой-как следует сзади. У подъезда стоит кучер.

– Ах, грехи! Хоть бы к заутрени-то сподобиться поспеть, – коснейшим языком бормочет толстый купец и лезет в сани. – Никаша, поспеем? – спрашиваете он товарища.

В ответ на это тот только икает.

– Вези да оглядывайся! – говорит кучеру лакей. – Грузны очень. Долго ли до греха!

– Не впервой! Сначала хозяина отвезу, а потом и гостя домой предоставим, – отвечает кучер.

Через час кучер, сидя рядом с толстым купцом и придерживая его рукой, возит его по Ямской.

– Ваше степенство, не спите! Указывайте, где же вы живете? – спрашивает он купца.

– Прямо!

Сани останавливаются у ворот. На скамейке дремлет дворник.

– Дворник! – кричит кучер. – Иди посмотри, не ваш ли это купец?

Дворник подходит к саням, заглядывает купцу в лицо и говорит:

– Не наш. У нас много купцов живет, а это не наш.

– Да может, новый какой переехал?

– Нет, у нас жильцы подолгу живут. Я всех знаю…

– Ах ты, господи! Вот наказание-то! К шестым воротам подвожу! – восклицает кучер. – Ваше степенство, откликнись! Где живешь?

– Прямо!

– Вот только от него и слышишь!

– А ты толкнись в Семихатов дом, – замечает дворник. – Вот большой-то, каменный. Там купцов, что блох…