Вот и сейчас обрадовался. Манка уже была поделена по тарелкам. В вазочку мать налила остатки вчерашнего варенья. В блюдечко положила яйца всмятку. На мелкую тарелку – хлеб и сыр, нарезанный тонкими ломтиками. Желтый, ноздреватый, душистый. Я честно попытался вспомнить его название, не смог, решил окрестить условно «Российским».

Мы с Иркой и переглянулись и сцапали по пластику сыра. Дальше начиналось таинство, знакомое всем детям, побывавшим в пионерском лагере. В горячей каше в самой середке ложкой делался кратер. Туда помещался ломтик сыра и осторожно заливался кашей сверху.

Потом каша неспешно объедалась с краев, по кругу. Когда доходили до середки, сыр успевал расплавиться. Правда, не до конца. Просто становился мягким, тягучим. И делался куда вкуснее нормального.

Мать каждый раз недовольно хмурила брови, но молчала. Батя довольно посмеивался. Иногда мне казалось, если бы не возраст, он тоже бы последовал нашему примеру.

После каши и сыра приходила очередь яйца. Смятка съедалась просто – ложечкой. Главное, каждый раз не забывать подсыпать чутка солюшки. С крутыми яйцам была совсем другая история. Их нужно очистить, нарезать кругляшками. Потом брался кусок белого хлеба, намазывался маслом, сверху укладывались полученные кругляши и обязательно солились. Получалось настоящее объедение. Одного яйца вполне хватало на два бутерброда.

Отчего-то вспомнилась, что бабуля умудрялась делать бутерброды почти из всего. Из вареной картошки с соленым огурчиком. И даже из кильки. Последняя на хлебе с маслом заходила ничуть не хуже благородной икры.

Тут же набежала слюна. Эх. От килечки я бы сейчас не отказался. Сказать что ли бате? Пусть даст денег, сбегаю в магазин, куплю. Я покосился на отца и почему-то не решился. Промолчал. Отвык я за прошедшие годы просить у кого-то деньги. Было в этом для меня что-то неправильное. Ну ничего, это дело поправимое. Научусь, придется. Я взял ложку, подцепил пару клубничек из варенья и принялся за кашу.

После завтрака я отпросился на море. Удивительно, но мать даже не пыталась со мной спорить. И Ирку мне никто навязывать не стал. Я только прихватил полотенце и сменил трусы на модные плавки. Надо же их в конце концов вывести в свет. Не все же купаться в семейниках.

Батя втихаря вручил мне рубль и заговорщически прошептал:

– Купи себе что-нибудь вкусненького. Сдачу можешь не отдавать.

Вид у него при этом был такой таинственный, что я тут же спрятал деньги в карман. Хотя не смог вспомнить, чтобы мать за такие вещи хоть когда-нибудь ругалась. Но кто его знает, чем закончились их вчерашние разборки?

– Олег, – сказала она мне напоследок, – ты к обеду возвращайся. Мне вчера курица перепала, хочу домашней лапшички сварить.

Это была совершенно потрясающая новость. По домашней лапше я скучал все последние сорок лет. Такое пропустить было нельзя.

– Обязательно вернусь, – абсолютно искренне пообещал я.

На улице никого не было, даже Юльки. Со двора я вышел в гордом одиночестве. И увидел там чудную картину – по тропе к лиману тянулась бесконечная вереница отдыхающих. Шумная, пестрая лента. Я усмехнулся. Все это было безумно знакомо. Самое смешное, что за сорок лет, еще не прожитых этим миром, не изменится ничего. Мне это было доподлинно известно. Кто бы что ни говорил, а натуру человеческую не изменить. Не стоит даже пытаться.

Идти вместе со всеми не хотелось. Я свернул в другую сторону. Лучше пройти через порт, туда, где отдыхают местные, туда, куда водил нас сосед, чем плескаться в лягушатнике с кучей народа.

Город жил своей жизнью. И куротники были в его истории непременной сезонной страницей. Не слишком любимой, но жизненно необходимой. Город, как мог, старался их привечать.

Я шел по узкой улочке меж старых домов и любовался мостовой, булыжниками, истертыми колесами и временем до абсолютной округлости. Затейливыми крышками люков, по которым с легкостью прослеживалась история города почти от времен основания.

Машин в это время было мало. Людей тоже. Все на работе или на пляже. Как-то незаметно дорога вывела меня на широкий перекресток. Там, на другой стороне еще одним приветом из детства пристроился киоск с мороженым. В кармане приятно шелестел рубль – ничто для моей прошлой жизни и целое сокровище для пацана из 78-го. С ним я почувствовал себя практически Рокфеллером.

К ларьку тянулась длинная очередь страждущих. Ясен пень, я тоже не смог пройти мимо. Перешел пустое шоссе и встал в самый конец. Было любопытно, что там выпадет на мою долю. «Лишь бы не томатное!» – в ужасе зашептала память. Помнится, я его терпеть не мог. И тут же поймал себя на том, что здесь и сейчас смогу сожрать с умилением любую пакость. Так что хрен с ним, пусть будет томатное. Сколько оно стоило? Память тут же подсказала: «Пять копеек».

Ха! Да за такие деньги можно купить даже два. И настроение мое заметно поползло вверх.

Правда, хорошим оно было не долго.

– Олег! – окликнули меня.

От оклика мне захотелось выругаться. Да черт побери, когда же она от меня отвяжется? Вика. Снова Вика. Как ей только удается всегда оказываться рядом в самый неподходящий момент?

– Олег! – голос у нее был невероятно радостным. – Ты чего встал там? Иди сюда, я нам очередь заняла.

И что делать? Сказать, что спасибо, не надо я сам? Уйти? Вот уж нет. Последнее практически равнозначно бегству. А от Вики надо как-то отделаться. Объясниться с ней наконец, дать понять, что нахрен она мне не сдалась. Пора закончить этот спектакль, где юная стерва чувствует себя главной героиней – эдаким пупом земли. Пора. Хватит прятаться от проблемы. Я прекрасно помнил, чем это все закончилось в прошлый раз. А значит, нужно сделать все, чтобы это не повторилось.