Шрифт:
Именно тогда я впервые услышал имя Наум Мандель, у которого еще не было псевдонима Коржавин.
Меня в то время однажды спросил начинающий поэт, мой ровесник, что я думаю о стихах Манделя.
Я переспросил:
– Кого?
– Ты не знаешь Манделя? – удивился он.
– Нет, – сказал я. – А где он печатался?
– Если б он печатался, кому б он был нужен, – сказал начинающий и тут же начал читать:
Можем строчки нанизыватьПосложнее, попроще,Но никто нас не вызоветНа Сенатскую площадь.И какие бы взгляды выНи старались выплескивать,Генерал МилорадовичНе увидит Каховского.Пусть по мелочи биты выЧаще самого частого,Но не будут выпытыватьИмена соучастников.Мы не будем увенчаны…И в кибитках снегамиНастоящие женщиныНе поедут за нами.На самом деле жизнь оказалась и хуже и лучше, чем пророчил поэт. Хуже тем, что имена соучастников выпытывали, да еще как! Лучше тем, что настоящие женщины все же нашлись и в кибитках снегами ехали в Якутию, в Мордовию, в Горький, а кому в конце концов повезло, те кибитками Аэрофлота отправились в другую сторону.
И вот что интересно. Ни одно из высказанных пророчеств не сбылось (да и наше отношение к Милорадовичу и Каховскому за это время сильно переменилось), а стихотворение, написанное полвека тому назад девятнадцатилетним юношей, не устарело, и я читаю его с тем же доверием, что и впервые.
Потому что когда автор писал это стихотворение, он не лгал, не лукавил и запечатлел истину такой, какой она была для него в тот момент.
Что такое литературный талант?
Что бы там по этому поводу не говорили, а для меня это прежде всего умение писать правду, которую без таланта никак не напишешь.
Юрий Олеша заметил как-то (цитирую приблизительно): «Гофман пишет: „Вошел черт“, а я ему верю, а наш писатель пишет: „Дарья Соколова взяла на себя обязательство надоить 20 литров молока от каждой коровы“, и я ему совершенно не верю».
В поэзии для того, чтобы писать правду, одного правдолюбия мало, а такие качества, как политическая " и гражданская смелость, тоже не помогают. В поэзии для того, чтобы писать правду, надо быть поэтом. Ни больше, ни меньше.
Когда я впервые познакомился со стихами Наума Коржавина, они еще не печатались, но были известны многим. Я знал в Москве людей, которые помнили наизусть не только отдельные стихотворения, но и целые поэмы Коржавина. Я знал дома, где был культ Коржа-вина, я знал учителей, которые, рискуя карьерой, читали своим ученикам такие, допустим, строки:
Ни трудом и ни доблестьюНе дорос я до всех.Я работал в той области,Где успех – не успех.Где тоскуют неделями,Коль теряется нить,Где труды от бездельяНелегко отличить.Но куда же я сунулся?Оглядеться пора!Я в годах, но как и в юностиНи кола, ни двора.Ни защиты от подлости, -Лишь одно, как на грех:Стаж работы в той области,Где успех – не успех.Возможно, круг почитателей поэта был не слишком широк, но это был как раз тот круг, который не проведешь на мякине и где искусство слова не заменишь голосовыми данными и искусной жестикуляцией.
Потом появились поэты, собиратели многотысячных толп с неизменными эскадронами конной милиции. Но эти толпы были больше сродни не читателям, а футбольным болельщикам.
Кумиры этих болельщиков изображали из себя бесстрашных гладиаторов, а на поверку оказались весьма виртуозными приспособленцами. И хотя так называемую широкую публику им удалось дурачить довольно долго, теперь пыл угасает, толпа расходится, стадионы пустеют.
Долговечность стихов зависит не от количества читателей, а от качества. В свое время кто знал Лебедева-Кумача? Миллионы. Кто знал Марину Цветаеву? Единицы. Кто сейчас знает Лебедева-Кумача? Никто. А слава Марины Цветаевой с годами становится все прочнее.
Круг читателей Коржавина со временем, не уменьшаясь количественно, стал распространяться географически. Раньше эти читатели были сосредоточены в Москве, Ленинграде, Киеве, Кишиневе, затем многие из них переселились в Бостон, Нью-Йорк, Тель-Авив, Париж или Мюнхен.
В эмиграцию он вынужден был уехать 1973 году, имея при себе лишь одну книгу «Годы», да и в нее многое не вошло.
В Московском театре имени Станиславского в 1967 году была поставлена пьеса Коржавина «Однажды в двадцатом». Со дня премьеры и до самого отъезда автора за границу эта пьеса шла с неизменными аншлагами. Я думаю, и сейчас многие москвичи помнят не только сам этот спектакль, но и небольшое представление после него, когда автор Наум Коржавин и исполнитель главной роли Евгений Леонов, похожие друг на друга, как близнецы, выходили кланяться публике.
Попав в эмиграцию, Коржавин опубликовал еще две книги стихов и множество статей и очерков о литературе и жизни.
Но у каждого истинного поэта помимо его стихов есть еще одно произведение, которое творится на ощупь и инстинктивно, но в полном соответствии с его поэзией, и наполнено такими сюжетными поворотами, избежав которых поэт перестал бы быть самим собой. Это произведение называется судьбой поэта. Какой бы ужасной она ни была, избежать ее было бы по крайней мере ошибкой.
Полтора века Россия не может смириться с убийством Пушкина. Но представим себе, что все произошло наоборот: Пушкин убил Дантеса. Чтобы первый поэт России, ее непреходящая гордость, оказался убийцей… Нет, это было бы катастрофой. Так не должно было быть и так не случилось.