– Ты хочешь упрекнуть меня за твое воспитание после ухода твоего отца, я так должна понимать?

Грейс не ответила. У ее матери была точно такая же интонация, как у свидетеля, который собирается сделать признание. Она нервно теребила цепочку очков, висевших у нее на шее.

– Я растила тебя совсем одна, а после «того случая» больше не могла предоставлять тебе ту же свободу, какая была у других детей. Я так боялась, что с тобой случится новая беда или что ты покончишь с собой. Что, кстати, едва не произошло однажды, когда я нашла тебя в ванне…

Грейс вздрогнула при воспоминании о жесте отчаяния, который совершенно изгнала из памяти.

– Может быть, я бы приняла то, что ты забираешь меня из школы, что запрещаешь моим друзьям приходить ко мне, что читаешь мои письма или слушаешь мои разговоры по телефону, если бы ты хотя бы согласилась поговорить о моем похищении. Но ты отказывалась затрагивать эту тему, утверждая, что не стоит ворошить прошлое, причиняя себе боль, что надо идти вперед. А мне приходилось жить одной с моими кошмарами. И хуже всего то, что надо было притворяться, будто я иду вперед. А я была в панике. Все время. Вот почему я перерезала себе вены.

Воспоминания вслух об этом мрачном периоде еще больше обострили у Грейс жажду мести.

Она как никогда ощущала груз страданий, тяготевший над ее жизнью пятнадцать лет. И даже если испытывала некоторую досаду по отношению к матери, ее искаженное болью и заботами лицо причиняло Грейс большую боль, чем она могла предположить.

Моника Кемпбелл посмотрела на дочь затуманенными от слез глазами.

– Понимаю, что ты на меня обижаешься, Хендрике. Но я так страдала. Я не могла жить с этим… Я чувствовала себя такой виноватой, что, да, это правда, надеялась, возможно, наивно или, если тебе так больше нравится, эгоистически, на возможность вернуться к нормальной жизни, если мы не будем больше вспоминать эту драму. Кстати, по этой же причине твой отец оставил нас и никогда больше не подавал о себе известий. Потому что не хотел больше слышать об этой истории, которая отравляла ему жизнь. Именно это он крикнул мне в ночь перед своим уходом.

Грейс отвернулась к одному из окон гостиной. Хлопья снега продолжали свое плавное легкое падение. Несмотря на ожесточившую ее боль, она понимала мать. И теперь, став взрослой, даже испытывала сочувствие к горю этой женщины, оставшейся одной с дочерью.

– Представляю себе, как это было тяжело для тебя. Но ты могла бы позволить мне обсудить это с кем-нибудь другим? Хотя бы с подругой или с психологом. Ты знала, как я страдаю. Но ты изолировала меня от мира и просила быть тем ребенком, которого ты знала раньше. Вот почему я ушла из дома. Чтобы не сойти с ума и не умереть.

Ее мать прижала руку к груди, как если бы ей стало тяжело дышать. Грейс почувствовала жалость к ней. Но оставалось задать два щекотливых вопроса. Два вопроса, мучивших ее днем и ночью все эти годы. И даже если она причинит матери этим еще некоторую дополнительную боль, она не сможет жить дальше, не услышав ее ответы.

– Почему ты не обратилась в полицию сразу после того, как я исчезла? Часом раньше, и меня нашли бы прежде, чем…

Моника Кемпбелл поджала губы и отвернулась. Она дрожала, сдерживая слезы.

– Я уже говорила об этом тогда: я думала, что ты у своей подруги Джинни… как всегда по вторникам.

– Накануне я тебе сказала, что Джинни мне больше не подруга, что мы поссорились и завтра я к ней не пойду.

– Значит, ты думаешь, что все это по моей вине… – Голос ее матери задрожал, движения стали неловкими, почти беспорядочными. – Ты пришла через пятнадцать лет, чтобы сказать мне это?

Вид этой растерянной старухи до такой степени задел врожденное сочувствие Грейс, что она даже хотела закончить разговор. Но сейчас была последняя возможность услышать ответы на вопросы, мучившие ее столько лет.

– Я тебя не обвиняю, просто мне всегда было трудно понять, как ты могла забыть эту деталь.

– У тебя есть дети, Хендрике?

– Нет.

Ее мать, усмехнувшись, покачала головой.

– Тогда ты не понимаешь, что значит, делая все по дому, еще и работать, бороться с проблемами щитовидки и жить вместе с мужчиной, который никогда не хотел иметь детей и ежедневно дает тебе понять, что заниматься ребенком должна ты и только ты. Знаю, что это меня не извиняет, но я замоталась… Твоя ссора с подружкой вылетела у меня из головы, я начала беспокоиться, только когда ты не вернулась в обычное для вторников время. Тогда я запаниковала и сразу позвонила в полицию… Я до конца жизни не прощу себе, что так запоздала. До конца жизни.

Грейс со вздохом кивнула. Она ожидала этого ответа матери, но ей необходимо было его услышать. Хотя бы для того, чтобы перестать воображать другое.

– Еще я хотела тебе сказать, что…

На этот раз слова подбирались труднее, а ее мать сидела, опустив глаза, возможно уйдя в загнанные вглубь воспоминания.

– …Я никогда вам этого не говорила, – продолжала Грейс, – но мне показалось очень странным, что к моменту моего возвращения вы раздали благотворительным организациям все мои вещи, мои игрушки, мои книги и даже мебель из моей комнаты. Хотя меня не было всего месяц…