Удар. Еще удар. Стучит сердце.

Дверь распахивается, и я смотрю на незнакомую женщину с легко узнаваемыми чертами лица.

— Ой! — Замирает от неожиданности. Видимо, она ждала кого-то другого, поэтому так неосторожно открыла дверь. — Я ничего не покупаю, — произносит недовольным тоном.

— Здравствуйте. Я ничего не продаю. Марина Олеговна? — Называю имя мамы Юлианы.

— Да. — Хмурится.

— Марина Олеговна, — еще раз называю ее по имени, зная, что такое обращение, если верить статистике, на пятьдесят процентов располагает к себе. — Скажите, а Юлиана дома? Я не могу до нее дозвониться.

— А вам она зачем? — звучит еще недоверчивее.

Не сработали «пятьдесят процентов». Жаль, конечно, но что поделать. Собираюсь уже ответить, но не успеваю. В коридор выползает малышка, цепляется за ноги женщины и сама встает на ножки. Личико крошки, шея и ручки — все в зеленых точечках.

— Куда выскочила? А ну, марш, в комнату.

— Подождите! — протягиваю руку, а сам медленно опускаюсь на корточки перед девочкой.

— Дяй! — требует малышка, а я почти не дышу.

«…Я уже записалась на аборт…

— Аборт?

— Да, Богдан. Аборт. Или ты считаешь, что твоя жена ни о чем не догадается, если мой ребенок вдруг окажется похож на ее мужа?» — Всплывает в памяти, и карусель мыслей доводит до головокружения.

— Снежана, не трогай дядю!

— Подождите! — умоляюще прошу Марину Олеговну, глядя на нее снизу вверх.

— У нас ветрянка, — произносит растерянно. — Видно, в поликлинике подхватила, и Юлиану еще заразила. Сама, вон, как егоза носится, а мать уже вторые сутки не встает, температура никак не спадает, — доносится до меня.

Но я почти не слышу. Не могу оторвать глаз от малышки, которая тянет ко мне свою пухлую ручку с зелеными крапинками на крошечных пальчиках.

Снежана… Доходит запоздало. Неужели такое возможно?!

В груди щемит от переполнявшего чувства, и я, словно пьяный, поднимаюсь на ноги. В ушах шумит.

Лифт останавливается на этаже, и из него выходит девушка.

— Мужчина, вы кто?! — Накидывается на меня с вопросом. Застывает и, бесцеремонно приближаясь, вглядывается в мое лицо. — Богдан? — произносит неуверенно.

Киваю.

— Дана, вы знакомы? — спрашивает Марина Олеговна.

— Теоретически.

— Дяй! — Моя дочь, в этом у меня нет никакого сомнения, тянет обе ручки к девушке.

— Сейчас, моя сладкая. Тетя Дана возьмет свою Булочку.

Но противоречит своим словам — резко разворачивается и впивается в меня грозным взглядом.

— Ну? Что скажешь? Зачем пришел? Опять помаячить и исчезнуть? Тогда сразу проваливай! Я не Юлиана, церемониться не буду, — произносит с угрозой.

Тут и без статистики ясно, что эта самая «тетя Дана» вцепится так, что мало не покажется.

— Нет, Дана. Я насовсем.

Вот здесь «статистика» не подводит — девушка сбавляет пыл, но все равно буравит меня взглядом, словно сканирует. Эдакий своеобразный человеческий детектор лжи.

— Может, мне кто-нибудь объяснить, что происходит? — Марина Олеговна своим вопросом спасает мой мозг от рентгеновского взгляда Даны.

— А что тут объяснять, тетя Марина. Это заблудший папаша Снежаны.

Марина Олеговна вскрикивает и инстинктивно прижимает к себе свою внучку, которую взяла на руки, но Снежана снова тянет ручку, пальчиками показывая: «дай».

Медленно, чтобы не напугать ее, протягиваю свою руку и осторожно касаюсь кончиками. Мир застывает, когда я чувствую тепло крошечных пальчиков. Но тут опять вмешивается «тетя Дана».

— Так! — командует строгим голосом. — Нечего лезть к моей Булочке грязными руками! И, вообще, на! — Вручает мне пакеты. — А-то стоит тут, а я держи все.

— Так это правда? — переспрашивает Марина Олеговна.

— Правда, тетя Марина, — вместо меня отвечает Дана.

— И ты знала? — звучит с упреком.

— Теть Марин, я же не виновата, что Юлиана такая партизанка, — виновато оправдывается. — Как она, кстати? Уснула?

— Да непонятно. Вроде затихла и метаться перестала.

— Все так серьезно? — спрашиваю, глядя в уставшие глаза женщины.

— Юлиана в детстве не болела ветрянкой. А, чем старше, тем тяжелее переносится. Хоть бы обошлось, — произносит дрогнувшим голосом.

— Тетя Марина! На дворе двадцать первый век, и от ветрянки точно никто не умрет! Все будет хорошо, — добавляет уже мягче. — И, вообще, вон, папашу впрягай. Должна же быть от него когда-нибудь польза.