— Браво, Жером! Великолепная мысль! Выйдет полный праздник. С этого дня, с этого часа я почувствовал, что перерождаюсь, оживаю, начинаю свободно дышать. Да, я замечаю это по тому умилению, которое все увеличивается… Это глупо, но это так.

И глаза Дюкормье увлажнились. Стыдясь своего волнения, он пожал руку доктору и быстро вышел.

— Да, да, убегай, сколько хочешь, а я видел твои слезы, хоть ты и старался их скрыть, — крикнул ему вслед доктор. — Можешь идти, теперь я ничего не боюсь за тебя… Ты будешь счастлив, Анатоль!

Дюкормье сел в кабриолет, в котором приехал, и приказал поскорей везти себя в отель де Морсен.

Анатоль приехал к князю в половине одиннадцатого. Проходя по огромному двору отеля, он заметил у крыльца коляску, запряженную парой великолепных серых. Читатель не забыл, что накануне герцогиня де Бопертюи и ее мать, княгиня де Морсен, условились ехать вместе на проповедь аббата Журдана. Княгиня в половине десятого сама пошла разбудить дочь, как обещала, и хотя герцогиня вернулась из Оперы поздно, но собиралась ехать с матерью; их-то и ожидала карета у подъезда.

Дюкормье всходил на крыльцо, когда двери подъезда открылись и вышли два ливрейных лакея. Один нес подушки с вышитыми вензелями герцогини де Бопертюи и ее матери, а другой два молитвенника в футлярах с гербами. Первый открыл дверцу кареты и клал туда принесенные вещи, а второй обратился к толстому кучеру, важно и неподвижно восседавшему на козлах, в напудренном парике и в английской ливрее с двадцатью пелеринами.

— Что, Джемс? Бал в Опере не помешал вам встать спозаранку и ехать к обедне?

Дюкормье навострил уши, но в это время другой лакей сказал вполголоса:

— Молчи, Пьер… герцогиня.

Действительно, в эту минуту появились на крыльце герцогиня с матерью, в сопровождении гувернантки мадемуазель де Морсен. Княгиня отдавала ей какие-то приказания. Диана в ожидании, когда мать кончит говорить с мисс Неней, остановилась на верхней ступеньке. Проведенная на балу ночь не повлияла на свежий цвет лица Дианы, которое слегка зарумянилось от утреннего холода. Пышные каштановые локоны из-под черной бархатной шляпы обрамляли прекрасный лоб. Только большие карие глаза были томны и, казалось, с трудом поднимали длинные ресницы. Тальма с горностаевой пелериной скрывала стройную фигуру, но об ее изя-ществе говорили грациозные движения герцогини. При виде этой очаровательной женщины Дюкормье на секунду остановился.

Как очень проницательный и наблюдательный человек, он из слов лакея кучеру заключил, что господа накануне были в Опере, и взглянул на каретную дверцу, где увидал буквы М и Б под герцогской короной, точь-в-точь такие же, какие заметил на платке изящного домино; он слышал, как лакей сказал: «Молчи, герцогиня идет»; наконец, он узнал у Бонакэ, что дочь князя Морсена, герцогиня де Бопертюи, была автором дерзкого письма. Дюкормье с его проницательным умом тотчас же сообразил, что вчерашнее домино и есть герцогиня де Бопертюи, вот эта изящная и прелестная женщина, что стоит там. Эти мысли пронеслись у него в голове в то время, когда он всходил на крыльцо, чтобы поближе разглядеть даму, показавшуюся ему такой красивой издали. Княгиня окончила разговор с гувернанткой. Как известно, Диана была близорука и поэтому узнала Дюкормье только тогда, когда он подошел совсем близко. От внезапного изумления она вздрогнула и густо покраснела. Дюкормье заметил это, пристально взглянул на нее, почтительно поклонился и прошел в дверь.

Волнение герцогини при виде Дюкормье было так сильно, что княгиня спросила ее:

— Диана, что с тобой?

— Ничего, мама… Я, кажется, наступила на платье.

И она, опустив голову, чтобы скрыть краску, сошла легкой походкой с крыльца.

— Что это за господин раскланялся с нами? — спросила княгиня, идя за дочерью. — Он поразительно хорош собой, даже смешно для мужчины. Он, верно, пошел к твоему отцу?

— Я его знаю столько же, сколько и вы, мама, — ответила герцогиня.

Дамы сели в карету и уехали.

О Дюкормье доложили князю и ввели его в кабинет.

Князь де Морсен в халате сидел у камина и держал в руках «Moniteur», но не читал. Красные глаза, бледное усталое лицо с угрюмым и унылым выражением говорили о бессонной ночи. Хотя он слышал, что лакей доложил: «Господин Анатоль Дюкормье», но, казалось, не замечал присутствия молодого человека и продолжал сидеть спиной к нему, и не думая стеснять себя для личного секретаря своего друга, посланника. Наконец князь со вздохом оторвался от любовных мечтаний о Марии Фово, бросил газету на стол и медленно повернулся в кресле.

Дюкормье, простоявший таким образом несколько минут, чувствовал себя жестоко оскорбленным презрительным приемом. Но каково же было его удивление, когда князь, соблаго-воливший, наконец, заметить его, пристально взглянул на него и затем вдруг упал в кресло, не сказав ни слова.

«Что за странная встреча, — думал князь, — я видел этого молодого человека вчера рядом с чертенком Марией Фово, воспоминание о которой не давало мне спать всю ночь. Очевидно, он хорошо знаком с семьей Фово. Но кто он? Вздыхатель или любовник? Эта скотина Луазо ничего не знает, ничего не видит и не мог мне сказать, кто это, а присутствие волокиты возле малютки так беспокоило меня! Странная встреча! Уж не зловещая ли она? Посмотрим».