На лице Маши были буквально написаны эмоции, обуревавшие ее. Она все поняла. Стерла внезапно выступившие слезы, подошла совсем близко и дотронулась ладошкой до широкой груди. Сейчас без каблука, Маша едва доставала ему макушкой до подбородка, такая нежная, хрупкая и ранимая. Хотелось сжать ее и покрывать поцелуями каждый дюйм стройного тела, но почувствовав запах, его любимый аромат чистоты, Горин вдруг взбесился и схватив девушку за локоть, буквально поставил на колени:

— Саша, прости меня. Ты же знаешь, что я только твоя и люблю только тебя…

— Да, зая, до недавнего времени я так и думал, только вот добрые люди открыли мне глаза на твою сучью натуру… Нравилось жертвой себя ощущать?

— Саша, — всхлип и взгляд некогда любимых глаз немало раздражал его и выбивал из колеи, поэтому он отвернулся к окну и закурил.

— Вон пошла. Отпускаю с миром, но видеть тебя больше не хочу. Ослушаешься, тогда не пощажу.

Красивое лицо девушки вдруг ожесточилось и непонятно откуда взявшиеся силы помогли встать.

— Я тебе этого никогда не забуду, Горин. И не прощу. Не хочешь, не верь, но пугать меня не нужно. Я после знакомства с таким ублюдком, как ты, уже ничего не боюсь.

Лицо внезапно обернувшегося мужчины исказила гримаса бешенства:

— Ты, соплячка, будешь мне здесь такие речи толкать? Я тебя, мразь, собственными руками задушу.

Мгновение и его высокая, широкоплечая фигура нависла над ней, а рука сомкнулась на тонкой девичьей шее. Пальцы легко обхватывали кожу ниже подбородка и буквально через несколько секунд она захрипела.

"Задушить, сучку, чтобы больше мозги не пудрила и никому не досталась… "

Хрипы становились всё громче и она, лишившись воздуха постепенно сникла и внезапно обмякла в его руках.

Стоп.

Невероятным усилием воли Горин заставил себя ослабить хватку и отступил, морщась от вида снова упавшей на колени Маши.

Она была сейчас жалкой и прекрасной одновременно: с красными заплаканными глазами и опухшими полными губами, в сарафане в мелкий цветок, задравшемся над сбитыми коленями…

Хотелось трахнуть её и убить одновременно, но он твердо был намерен сдержаться.

Пройденный этап.

Выкинуть суку к чертовой матери и пусть катится на всё четыре стороны.

Попользовался и хватит.

И так долго задержалась, возомнила себе, что самим Александром Гориным может вертеть.

Маша тем временем с трудом поднялась, и глотая горячие слезы, посмотрела прямо в холодные голубые глаза:

— Помнить меня, ублюдок, всю жизнь будешь, только меня хотеть. С другими бабами меня представлять будешь. Но я не прощу. Никогда.

Горин хищно улыбнулся и нарочито медленно произнес:

— У меня таких как ты — очередь за дверями. Вон пошла, соплячка, пока я охране "фас" не сказал и они тебя по кругу не пустили.

Неужели могли те губы, которые совсем недавно ласкали и шептали нежности прямо на ухо, теперь хлестать хуже пощечин?

Могли.

Перед ней теперь стоял настоящий волк, который раньше прикидывался влюбленным мужчиной.

Она медленно выпрямилась, проглотила его последние слова, и круто развернувшись на каблуках, нетвердой походкой направилась к выходу.

Тем временем Горин, оставшийся один, набрал на телефоне номер и сразу перешёл к делу:

— Алло. Володя?

— Да, Александр Николаевич!

— За Марией Анатольевной присмотр не прекращайте…

— Но я думал…

Горин раздраженно потер переносицу и снова взорвался:

— Володя, думаю здесь я, я ты делаешь, как сказано. Я доходчиво объясняю?

— Да.

— Если какой-то поклонник или мужик на горизонте — нейтрализовать и сразу мне докладывать.

— Будет сделано, Александр Николаевич! — отозвался поникший голос главного начальника охраны.

— Помни, Володя, она у тебя на самом особом контроле. Ясно?

— Ясно, Александр Николаевич.

— Вот и прекрасно. Готовь машину. В аэропорт и в Москву.

Он улетел.

Две недели командировки в столице мучался желанием вернуться вырвать из нее слова любви и долго пить извинения, но силы воли Горину было не занимать, поэтому он заглушал гнев женщинами и спиртным, которое сейчас лилось рекой.

Но абсолютно ничего не могло помочь ему забыть, ту, которая предала. Теперь, спустя время, автоматически выискалась целая куча оправданий для Маши и к концу поездки в воспаленном мозгу губернатора постоянно пульсировала мысль о том, что он плевать хотел на мнение окружающих и забирает свое обратно.