— А разве не о вашей, донья?

Недоумевающее выражение подходило моему нынешнему лицу ничуть не меньше, чем прежнему. Или прежним?

— Разве девушка на портрете похожа на меня, донья?

— А разве не вы, донья, говорили, что зелье вам нужно для изменения внешности? В действительности вы можете выглядеть, как угодно, так почему не так? — она кивнула на газету, которую я держала в руках. — И врёте вы много. Сначала о том, что убежали. Потом говорите про похитителя.

Переход на «вы» показался мне очень нехорошим признаком. Но время шло, а зелье не делалось. Без зелья, если я даже полностью обелю себя в глазах этой недоверчивой сеньоры, мне это не поможет спастись от тёти.

— Донья, давайте, я сделаю зелье и потом всё вам расскажу, — предложила я. — Тогда вы поймёте, что я не вру. Увы, время подпирает. Я не могу позволить, чтобы меня нашли. Вспомните, вы пообещали, что зелье я смогу сделать вечером.

Она закусила губу и некоторое время пристально на меня смотрела, словно пытаясь проникнуть в голову, потом неохотно выдавила:

— Хорошо. И прекрати называть меня доньей.

Она наконец пошла закрывать лавку. На окна опустились жалюзи, а потом и они, и дверь внезапно обросли сеточкой защитных заклинаний. То ли это было обычной практикой, то ли сеньора таким образом намекала, что без неё я отсюда не выйду. Но страха не было: если бы сеньора Лусеро хотела меня сдать, она бы это уже сделала.

В комнате с оборудованием жалюзи тоже были опущены. Оглядывалась я с интересом: это место не было похоже на лабораторию, скорее на уютную кухню. Так и казалось, что из дубового шкафчика сейчас на свет появится баночка с вареньем и мы приступим к чаепитию. При мысли об этом желудок неожиданно вспомнил, что прошли уже сутки с тех пор, как ему что-то доставалось, но увы, из шкафчиков стали появляться не варенье с печеньем, а те ингредиенты, которые я называла.

Вскоре я уже стояла над спиртовкой, на которую была водружена мензурка с закипающей жидкостью, и держала наготове нужные добавки. Сеньора Лусеро сидела в отдалении, делая вид, что ей вовсе не интересно, чем я занимаюсь. Боялась ненароком выучить и подвести меня под нарушение закона?

Наконец все нужные слова были сказаны, все нужные ингредиенты — высыпаны, оставалось только остудить. Я повернулась к сеньоре.

— Итак, донья, я обещала вам всё рассказать. Некоторое время тому назад я узнала, что мне грозит серьёзная опасность. Какая именно, я рассказать не могу, простите. Но уже тогда я задумала побег. — И даже осуществила, если принять во внимание прежнюю Эстефанию. — К побегу я была готова, когда меня обманом выманил из замка дон, которого моя тётя считала неподходящей для меня партией, но который был уверен в обратном. Было ли у меня с ним что-то на самом деле, я не знаю, потому что часть моей памяти в настоящее время под блоком. Моим неведением он и воспользовался, завербовав в сообщницы мою горничную. Ему удалось меня усыпить, но поскольку перед встречей я приняла зелье, ускоряющее метаболизм, очнулась я раньше, чем он рассчитывал, и смогла убежать. Возвращаться домой у меня желания нет. Во всяком случае, пока не разберусь, что происходит.

Она достала из кармана артефакт, посмотрела на него и удивлённо сказала:

— Надо же, действительно не соврала. Во что же ты вляпалась, Эстефания?

Обращалась она опять на «ты», что порадовало.

— Если бы я это понимала, моя жизнь была бы куда проще. Пока я хочу держаться подальше от власть имущих. Меня ведь почти казнили.

— Не будь ты Сиятельной, с таким обвинением тебя бы просто повесили по-тихому. Право на громкую смерть на эшафоте — только у Сиятельных. Ты действительно хочешь лишиться всех прав, дарованных тебе при рождении? — усмехнулась сеньора.

— Потерю права на эшафот я уж как-нибудь переживу, — огрызнулась я. — Я не собираюсь совершать ничего противоправного.

— Разве? А поступление в академию под личиной обычного человека — это ли не обман?

— Я собираюсь вести жизнь обычного человека.

Я проверила зелье. Температура его уже опустилась достаточно, чтобы понять: и цвет, и консистенция — правильные. Я отмерила ровно каплю, с удовлетворением отметив, что вкус тоже соответствовал, остальное перелила в подготовленную бутылочку. Более того, и запах теперь не казался отвратительным, даже захотелось съесть булочку с корицей. Горячая булочка с корицей, политая сахарной глазурью, прекрасно подошла бы к чашке кофе.

— И надолго ли тебя хватит? — усмехнулась сеньора Лусеро. — Как только поймёшь, чего лишилась, шустро побежишь назад под крылышко доньи Хаго.

— Если на одной чаше весов — жизнь, пусть и обычного человека, а на другой — смерть под соусом привилегий, то ну их к ксуорсам, эти привилегии.

— Смелое заявление. Но ты не представляешь, на что собираешься себя обречь. — Она опять прикусила губу и уставилась в пол. Она молчала недолго: — Когда-то очень давно, я была тоже Сиятельной, а мы с твоей тётей были подругами, но всё изменилось в один день. После… после него, она стала совсем другой, а я потеряла всё. Моя семья постаралась обо мне забыть, откупившись небольшой суммой. И знаешь, если бы у меня была возможность вернуть Сиятельность хоть на один день, а потом умереть — я бы ею воспользовалась.

«Я знаю немало людей, который отдали бы всю свою жизнь за один день в теле Сиятельного. Я предлагаю тебе мечту». И вот сейчас я вживую вижу человека, для которого это действительно мечта. Несбыточная, и тем самым делающая сеньору несчастной.

— А что у вас случилось? — осторожно спросила я.

— Я не могу этого рассказать, — ответила она и осенила себя знаком Двуединого. — Да и могла бы, не стала бы. Ни к чему это, ворошить грязные тайны прошлого.

В этом я была с ней не согласна, потому что грязные тайны, связанные с тётей, представляли для меня особый интерес. «Если маг владеет какой-то методикой, совершенно необязательно её использовать. Иногда знание — только знание. То, что ты приняла за подготовку, может быть использовано во многих ритуалах». Понять бы ещё, было ли это настоящим письмом Эмилио, или обманкой, написанной, чтобы убедить меня в том, чего никогда не было. Теперь, когда у меня при себе, предположительно, мои письма, можно проверить.