Смесь раскладывалась на медные противни; два десятка противней ставились один на другой и помещались под пресс; масса застывала в форме прямоугольных лепешек. Лепешки разбивали деревянными молотками на куски и дробили на зерна в толчильном амбаре. Последним делом было просеивание через сита и сортировка пороховых зерен по величине.

Ракитин понял теперь, почему из обихода пороховой мельницы изгнано железо и допускаются только дерево и медь; понял, почему при приближении грозы всякая работа на мельнице прекращается и люди бегут из нее. Рабочие-пороховщики жили под вечной угрозой взрыва. Зная, что, как ни берегись, взрыва избежать трудно, пороховщики только старались лишить его силы: скопление больших масс измельченной серы, угля, а тем более готового пороха никоим образом не допускалось. Приготовленный порох хранился в дубовых бочонках в глубоком подвале, удаленном от фабричных строений, и его старались почаще увозить в город.

Когда Антип Крохин отходил в сторонку, подьячий торопливо бормотал Ракитину:

– Богатое дело! На ходу дело! Одних котлов медных семипудовых четыре штуки! Поддонов свыше сотни! Бочонков дубовых сорок четыре штуки насчитал! Я все на заметочку, хозяин, беру. А как кончим обход, опись составлю, чтобы работники добро не растащили.

По окончании осмотра пришли в контору – маленькую избу, прилепившуюся к сушильному амбару. Ракитина усадили на лавку возле стола, заваленного отчетами и рапортичками.

Иван Семеныч принялся выяснять доходность предприятия.

– Сколько пороху готовите в год? – был его первый вопрос Крохину.

– До полутора тыщ пудов.

– Какой ценой сдается зелье в казну?

– Два рубли двадцать шесть алтын и четыре деньги с пуда. [134]

«Самое большее четыре тыщи двести рублев всего приходу на год», – высчитал в уме Ракитин. Вслух спросил:

– Селитру почем покупаете?

– Рупь двадцать алтын пуд – нелитрованную.

– Отход при литровании велик?

«Купец понимает дело! – одобрительно подумал Бушуев. – Прямо в точку бьет!»

– Отход? – Крохин почесал в затылке. – Фунтов восемь с каждого пуда клади.

– Так. Сера в какой цене?

– Десять рублев берковец. [135]

– Уголь почем обходится?

– Десять алтын пуд.

Ракитин быстро сделал все необходимые вычисления. Оказалось: на составные части пороха при выработке полутора тысяч пудов надо затратить, примерно, две тысячи четыреста девяносто рублей. А еще жалованье управляющему, мастеру, работникам, отопление, освещение…

– Работников сколько? – отрывисто спросил Иван Семеныч.

– Восемь подмастерьев по восемнадцать рублев на год да двадцать семь учеников по тринадцать рублев. Мне плата – двадцать восемь рублев, – доложил Крохин.

«Пятьсот двадцать три рубли, – подсчитал Ракитин. – Да Бушуеву на сто восемьдесят размахнулся… Это что же получается – мне меньше тыщи остается? Ай да его царское величество! Нечего сказать – удружил, превознес своей милостью! А этот дурак Елпидифор болтает: золотые горы, огромаднейший капитал! Ему-то, положим, на бедность, тут и золотые горы, а мне…»

Впрочем, Ракитин не склонен был долго унывать. Он сообразил, что царские милости не кончатся предоставлением ему в аренду порохового завода: он сумеет выпросить у Петра Алексеевича тысчонку-другую на расширение мельницы, и это будет недурным добавлением к его капиталу. Мало того: как пороховой уговорщик [136] он будет пользоваться еще большим значением в купеческом мире… И самое главное – сердце Ракитина забилось от радости – царское внимание настолько поднимет его, Ивана, в глазах купца Русакова, что тот, без сомнения, выдаст теперь за него Анку.

«А уж я ему постараюсь разукрасить это дело, – думал развеселившийся Ракитин. – В моей торговле он разбирается как у себя на ладони, а пороховым делом я запорошу старику глаза!»

Иван Семеныч с контрактом в руках явился к купцу Русакову. По его торговым книгам выходило, что до условленной суммы не хватало еще тысячи золотых. Но, как и предвидел Ракитин, царское внимание перевесило недохватку капитала. Старик расчувствовался, немедленно созвал гостей, устроил торжественное обручение. До самого венчания он чувствовал себя хорошо, на свадебном пиру ел, пил, шумел больше всех, а на другой день слег в постель и через месяц умер.

Перед смертью Антип Ермилыч похвалился с самодовольной улыбкой:

– Сказал, что три года проживу и Анку замуж выдам, так и сделал! Теперь мне жить больше незачем. Попа зовите.

Похоронили Русакова с большой пышностью.

Царь вышел из дому в первый день рождества – отстоять церковную службу. Сил хватило, но потом он опять лежал несколько дней.

Когда Петр окончательно поправился и приступил к государственным делам, перед ним снова встал вопрос: что делать с Алексеем?