Лопухина. Денисьева, конечно.

Панаева, увы. Мария Лазич

И Бржесская. Дельмас. И эта Лиля.

Берберова на горе. Виноград

И призраки Высоцкой и Ивинской.

Горенко Аня до всего. И Ваксель.

Стихи дарились изредка и жёнам.

Пленира, Люба. Всё же и Наталья.

Любви мы не коснёмся однополой,

А поэтесс великих было мало.

Похоже, что одна. И у неё —

Недоброво и Анреп. А Кутузов

Привидится к ненастью. Вот и всё.

Где подойдёт вторая дата,

Не угадать, но вряд ли там,

Где начиналось всё когда-то

И подчинялась жизнь мечтам.

И в море вынесло из шлюза,

Нашлись блаженные слова.

И эта маленькая Муза

Уже стара, ещё жива.

Там на рельефе жрец и жрица.

Ещё, пожалуй, много лет

Священнодействие продлится,

Хотя богов давно уж нет.

Что стало мастеру задачей?

Внести под храмовую сень

И в камне закрепить горячий,

От ясной веры вечный день.

И вот знакомое изустно

Явилось надписью резной,

И нет искусства для искусства,

Есть жизнь и смерть, и страсть, и зной.

И всё же этот бред угарен,

И эта кровь черна и зла,

Как тот отчаянный татарин,

Который вырван из седла.

Но, и охваченный арканом

(Теперь и жизнь недорога!)

В порыве бешеном и рьяном

Загрызть пытается врага.

Ну, вот, их набежало много,

Тебя сдавили, повлекли,

А ты схватил обломок слога,

Кусок железа, горсть земли.

То хлещет, то с упругой силой

В стекло стучится дождь унылый.

То залепечет, иссякая,

То вдруг, ликуя, зазвенит…

И у меня судьба такая

По воле поздних аонид.

На остающемся отрезке

Поток химер, меняя вид,

То чуть слабеющий, то резкий,

Как бы из жил моих бежит.

Тонул в реке и не однажды,

Но был для жизни чуть иной,

Ударившись о камень каждый,

На берег выброшен волной.

Несла стремнина вихревая

Меня в иные времена,

Но понял я, ослабевая,

Что и погибель не страшна.

И, отметая тьму и тину,

Я вижу резкий свет во сне.

Господь, согласно Августину,

В такой таится белизне.

Бреду я по холмам зелёным,

Вхожу в большие города,

Метельным, пыльным, неуклонным

Иду путём – к тебе всегда.

И в заводи – над зыбким илом

Через подводную траву,

В ночной реке и в море стылом,

Пока плыву, к тебе плыву.

День сожалений и равнодуший,

Суровый, пасмурный, без тепла.

В округе тихо… Но ты послушай:

Звучат чуть слышные колокола.

Гудят, как сказано, балаболы.

Издалека посылает медь

Свои торжественные глаголы.

Кого же время сейчас отпеть?

– Помедли! – я говорю, – не надо!

Рано итоги мне подвела.

… Но это прожитых лет громада

Колеблет призрачные колокола.

Поеду в Мерв, на городище гляну

И, растравляя старую тоску

Пойду к нему по ржавому бурьяну

По выжженному дряхлому песку.

От времени твердыни стали низки,

Но видят всё бойницы из руин.

Здесь пленнице любовные записки

На лёгких стрелах посылал Рамин.

Сменялась вера, исчезало царство,

Разбит светильник, рушится карниз,

Но не забыты ревность и коварство,

И снится прелесть своевольной Вис.

Пустыня внемлет собственным рассказам

И вся ещё наполнена былым

В Туркмении, столь изобильной газом,

Что безвозмездна ссуда на калым.

Чужая жизнь, и что могло увлечь в ней!

Но ничего среди забот и смут

Нет повестей любовных долговечней,

Еще и нас они переживут.

И свежая дохнула таволга,

Сырая влага луговая

Провеяла, оставив надолго

В душе печаль родного края.

Так дышит сильная, росистая

Сама земля, и, может статься,

К себе, в себя зовёт неистово,

Не позволяя с ней расстаться.

Всё вновь – ещё не утолённая —

Тебя взяла и воскресила

В любой былинке заключённая

Её растительная сила.

На излёте, в упадке

Небеса вопросил,

Удивляясь загадке

Прибывающих сил.

В тайной правде и в славе,

Чьи воскрылья светлы,

Подходя к переправе

Через области мглы.

Наугад, ненароком

И всему вопреки,

Возвращаясь к истокам

Через устье реки.

Невзначай, наудачу

В золотую зарю!

И ликую, и плачу,

И лечу, и горю.