Орловский был готов поклясться, что его друг и командир приготовил еще один сюрприз, но произнес совсем другое:

– Я думаю, охранять Смоленск.

– Там остался Усольцев со второй полуротой. – Аргамаков вздохнул. – Надеюсь, за сутки в городе ничего не случится. Когда мы его покидали, обстановка там была неспокойная. Кто-то опять начинает старательно мутить воду, а толпа, как всегда, верит любой нелепице.

– Не мой приятель?

– Не знаю. Он вроде в последнее время несколько образумился. Даже поддерживал нас на последнем заседании. Хотя все может быть. Как волка ни корми…

– Надо было тогда там хоть полную роту оставить. Мало ли… – Орловский прекрасно помнил, чем может быть чреват бунт в городе.

– Еще лучше – две. Только где их взять? Придется рискнуть. Все равно другого выхода нет. Горобца необходимо уничтожить, не давая ему ни малейшего шанса. Поэтому, отвечая на так и не высказанный вопрос, сообщаю. Эскадрон, офицерская рота, горная батарея и броневики под общим командованием Сухтелена перед рассветом уйдут в глубокий рейд. Цель – захватить Починок и ударить по банде с тыла. Я им еще оркестр придал для большего эффекта. Думал присоединить к ним еще гусар, но там две трети зеленой молодежи. Толку от них в бою… Лучше пусть здесь будут. Авось, хоть на преследование сгодятся. В крайнем случае пусть помаячат в отдалении для создания у бандитов подходящего душевного настроя.

Возразить Орловскому было нечего. План Аргамакова ему понравился своей законченностью и изяществом. Что до новичков в бою, то подполковник, как и его командир, прекрасно знал: даже самый высокий воинский дух должен подкрепляться умением. Не зря говаривал Суворов…

– Должно получиться, – высказал свое мнение Орловский.

– Должно. Если запасные не подгадят, – неожиданно добавил Аргамаков.

– При чем тут запасные?

– При том. Тут на прощание Всесвятский учудил. Произнес перед одним из полков прочувственную речь о необходимости борьбы с супостатом, а затем слабым мановением руки указал им путь к победе. Вот они и пошли.

Орловский не сдержался и выругался.

– О чем и речь. Они сейчас действуют строго по запавшим в душу словам своего руководителя и никаких аргументов слушать не желают. Ни о каком подчинении бригаде не прозвучало ни слова, более того, запасные действуют как бы исключительно от лица правительства, а командующий ими писарь принять меня даже не пожелал. Но не драться же еще и с ними! Теперь остается гадать, что завтра учудят работники пера под влиянием людей слова. Если подумать, дивное сочетание…

В отличие от своих врагов, Горобец спокойно спал в своем вагоне. Он уже сделал что мог и устал при этом так, что вечером обошелся даже без выпивки. Если не считать принятого с устатку полного стакана.

Один из его пехотных полков расположился в захваченном и пустом Рябцеве, другой вместе с кавалеристами был выдвинут дальше к полустанку. И наконец, третий полк, все-таки сформированный, до сих пор находился в Починке. Горобец, может, и взял бы его оттуда, но в данный момент имел определенные планы на местных жителей и не хотел, чтобы последние разбежались без присмотра.

Еще в Починке в крохотном местном депо на излечении находился поврежденный бронепоезд. Срок мастеровым был поставлен до утра, учитывая же альтернативу, сомневаться в рабочем рвении не приходилось.

Состав самого Горобца обосновался в Рябцеве, на том самом пути, где предыдущей ночью стоял эшелон подполковника. Село как раз лежало практически посередине между передовыми отрядами и тыловой базой. Весьма удобно, если с утра надо будет навестить готовящиеся к бою полки, а затем опять отправиться в Починок привлекать к делу местных жителей.

Вымотанный за бесконечный день делами Горобец с закатом ушел к себе. Только сказал напоследок своему начальнику штаба:

– Смотри, Костя. Не будет завтра победы, косточек от тебя не оставлю. Будет – станешь богат, как Кощей Бессмертный.

Прапорщик машинально улыбнулся, демонстрируя, что понимает остроумие атамана.

Он уже всецело попал под влияние матроса и ни на какие возражения не был способен.

В селе шла привычная гульба. Хлебнувшие за день лиха мужики теперь старательно заливали его найденным в домах самогоном. Благо, после введения сухого закона изготавливать первач стали в каждой пятой избе, а после революции – и в каждой первой.

Крики пирующих долго раздавались в ночной тишине. Лишь после полуночи шум стал понемногу стихать, пока, наконец, не смолк окончательно.

На смену молодецкому веселью пришел крепкий сон много потрудившихся и хорошо отдохнувших за стаканом людей. Спали не раздеваясь, как привыкли в последнее время. Было в том и показное наплевательство на бытовые неудобства, и определенная лихость живущих полной жизнью людей. Сегодня жив, богат, пьян, распоряжаешься жизнью каждого встречного, попавшегося на бесконечной дороге, завтра миг – и превращаешься в хладное тело, отданное на поживу воронам и волкам.