Успех приходит не к тому, кто его ищет, а к тому, кто о нем не думает, поглощенный страстью всей своей жизни.

Автор "Заметок букиниста" одержим прекрасной, благородной страстью. Она-то и порождает в его коротких рассказах неповторимый лаконизм и глубокую насыщенность конкретностями: его рассказы всегда историчны и всегда современны, потому что благородные страсти вечны, а люди, одержимые ими, растут вместе со своим временем.

Этот эпизод может служить иллюстрацией к основной идее, проводимой мною в "Заметках к Павловскому учению о слове"... Он лишний раз доказал мне, что если писателем, художником, скрипачом нельзя человека сделать, то и тем и другим и третьим сделаться может каждый, кто захвачен страстью на всю жизнь.

Ципельзон послужил хорошим живым примером для моей статьи "Воспитание таланта", напечатанной в "Литературной газете".

Но самый яркий, самый убедительный факт воспитания таланта был у меня впереди.

6.

..Я проходил мимо каменной ажурной ограды какой-то церкви, и когда увидел икону с лампадкой над воротами, железную кружку для сбора пожертвований, я вдруг поднял голову и, глядя на золотые кресты и сияющие звезды на голубых куполах церкви, прошептал совсем по-детски:

– Господи, пусть она придет сегодня ко мне!

Еще зимою, в серое бесснежное утро женский, почти детский голос в телефонной трубке спросил меня - не соглашусь ли я написать небольшую рецензию для журнала "Юный техник".

– Это говорит Валерия Васильевна,- услышал я дальше,- вы меня помните? Я работала в "Молодой гвардии", в научно-популярной редакции...

Я не помнил ее по имени, но когда она .пришла с книжками для рецензии, я увидел хорошо знакомую девушку. В тесной редакционной комнате она редко поднимала голову от стола, за которым работала, и только случаем можно было увидеть ее прекрасные серые глаза, большие и внимательные...

Я со скукой перебирал принесенные ею книжки. То были крикливые брошюрки, тонкие, посвященные новому семилетнему плану; авторов их я знал и не любил за дутый энтузиазм и вздернутый на дыбы язык. Но, бросив их на стул, я сказал:

– Хорошо, я напишу. Когда вам это нужно?

– В субботу, если можно, я вам позвоню!

– Приезжайте без звонка. Статья будет готова!

Я не знал, чем заинтересовать мою гостью. Она обратила внимание только на книги, фотографии, развешанные на стене, и пластинки возле электрограммофона. Мы послушали второй концерт Рахманинова в исполнении автора. Она сказала, что любит только классику...

– Я музыку могу всегда слушать, сколько хотите!

Мы слушали "Струнную серенаду", потом еще что-то. В перерыве я предложил, кивнув на развешанные по стенам фотографии:

– Хотите, я сделаю ваш портрет? Я могу хорошо сделать!

Она ответила без малейшей тени жеманства:

– Сделайте. Я люблю сниматься!

Портрет вышел хорошо. Я вставил его в изящную золотую рамку и повесил на стену, ожидая, что заказчица вспомнит о нем и придет. Но... снова сам позвонил ей:

– Портрет ваш получился недурно, может быть, вы зайдете взглянуть?.. Буду вас ждать!

Уже в тот день я с удивлением заметил, что, ожидая свою гостью, считаю: сколько остается до ее прихода - час-два,- оттого ли, что вся жизнь поглощена ею, или оттого, что в жизни моей нет ничего, кроме этих встреч?..

...Я приготовил белые как снег левкои к ее приходу, и когда она сказала: "Мне пора, меня дома будут ждать",- я обломал тугие свежие стебли растений и подал ей пышно распустившиеся цветы со словами:

– Это в честь окончания работы над книгой вашей!

И то, что я понимал чувство редактора, сдавшего, наконец, надоевшую чужую книгу, не забыл подчеркнуть цветами праздничное ее настроение, растрогало ее. Всю дорогу она молчала, и прощаясь, я почувствовал теплоту чувства в ее холодных руках...

...Мы сидели за круглым столом, друг против друга и разговаривали через край сирени, высившейся на столе и освещенной солнцем.

У моей гостьи влажные зрачки кажутся зелеными, это красиво и необыкновенно.

Она что-то рассказывает о весне на ее родине, в Брянске. Я плохо понимаю, едва слушаю, думая о ней самой, и вдруг слышу:

– И знаете, повсюду сокрушающие ручьи, все сверкает...

Изумленный, спрашиваю:

– Скажите, честно, в какой-нибудь рукописи вы как редактор допустили бы такое выражение?

– Сокрушающие ручьи?
– смеется она.- Едва ли!

– Господи, а ведь это так хорошо сказано, так выразительно, так неожиданно...

И мы начинаем говорить о художественных словах. Мне говорить легко, у меня зрительная память, и я, в сущности, читаю - страница за страницей главу из моих "Заметок", иногда лишь объясняясь подробнее и проще. У моей собеседницы вырываются то и дело возражения. В них нет ничего нового, я к ним привык.