Так же и я только понаслышке знал о трудах Вернадского и обратился к ним и к его биографии по счастливому случаю. Один из сотрудников Вернадского биогеохимик А. М. Симорин был не только учеником Вернадского, но и моим учеником: когда-то я, будучи гимназистом, готовил его к поступлению в нашу гимназию, и отношения наши сохранились на всю жизнь...

Вот от него-то я и услышал впервые о В. И. Вернадском... Вернадский оказался более величественным и громадным, чем даже представлялся восторженному своему ученику. Симорину отдано должное в моей книге, как и другим ученикам и сотрудникам Вернадского, с которыми я встречался потом не один раз. От них

то я и узнал те художественные подробности, которые в научной литературе обыкновенно опускаются, а в художественной составляют главное, если не единственное средство изобразительности и жизненности.

Ценнейшими в этом отношении оказались вечера, проведенные со старейшим учеником Вернадского - К. А. Ненадкевичем. Ему было тогда уже более восьмидесяти, он почти не выходил из дому и не мог говорить о своем учителе без слез, может быть, отчасти и старческих, но придававших особенную эмоциональную окрашенность каждому его воспоминанию. Художественной стороной мое повествование о Вернадском в значительной мере обязано Ненадкевичу и Симорину. В этом авторитетным судьей, думаю, надо считать Георгия Владимировича Вернадского, профессора истории в Нью-Хэйвенском университете, который мне писал:"В Вашей книге Вы дали яркий образ моего отца, полета его научной мысли, его отношений к ученикам и друзьям. Дороги для меня упоминания о моей матери. Хорошо, что есть краткие эпизоды и черты семейного и житейского характера. Кое-что для меня было неизвестно, это и многое другое читал с волнением".

Дать с известной степенью живости "яркий", как говорится обычно, образ человека - прямая обязанность каждого писателя, и тут, конечно, еще нет открытия. Но открытие все-таки произошло, совершенно неожиданно и совсем в иной области.

Проспект Вернадского в Москве начинается с института имени В. И. Вернадского. Он называется так: Институт геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского. И в разговорах с работниками института, и в статьях, посвященных Вернадскому, речь шла о геохимии, генетической минералогии, радиогеологии, космической химии, реже - о биогеохимии создателем всех этих новых дисциплин был Вернадский. И в кабинете-музее В. И. Вернадского при институте, оказывающем огромную помощь каждому исследователю научной и общественной деятельности ученого, Владимир Иванович представлен как геолог, геохимик, минералог, автор "Биосферы" и "Геохимии", академический деятель и выдающийся естествоиспытатель.

Все это так и есть, конечно. Но когда я обратился непосредственно к трудам самого Вернадского, стал читать без всякой предвзятости статью за статьей, книгу за книгой, я увидел не только геолога и геохимика. Ведь и Иван Петрович Павлов был знаменитым хирургом, удостоился Нобелевской премии за работы по физиологии пищеварения, но Полярной Звездою над миром сияет все-таки его "Учение об условных рефлексах" - синтез долгого опыта и знаний, ума и характера. Так же и Вернадский вознесен над миром его синтетическим учением о ноосфере, учением о биогенной миграции атомов как принципе эволюционного процесса, учением о геологической деятельности человечества, о живом веществе, о биогенном происхождении атмосферы - всем тем, что покрывается одним необыкновенным именем: Вернадский.

Потрясающие, как революция, умы биогеохимические идеи Вернадского естественно и невольно заняли главенствующее .положение в моей книге, и когда К. А. Ненадкевич прочел ее, он сказал задумчиво:

– А мы Владимира Ивановича таким, как вы его показали, и не знали вовсе!

Блестящий мастер химического анализа К. А. Ненадкевич отрицал как "выдумку" и геохимию, и биогеохимию, считая, что химия - одна.

Но вот что писал мне другой ученик Вернадского профессор И. И. Шафрановский из Ленинграда:

"Для нас, минералогов и геохимиков, а также и кристаллографов, появление Вашей книги - очень большое и важное событие. Облик Владимира Ивановича (которого все мы буквально обожествляли) стоит как живой. Вместе с тем Вы сумели его осветить по-новому, даже для нас; специалистов, хорошо знакомых с его трудами (хотя и беспрестанно перечитывающих их снова). Быть может, с Вами будут спорить, но то, что Вы во главу угла поставили биогеохимию, делает Вашу книгу особенно интересной и оригинальной".

Я получил много читательских писем по поводу первого издания моей книги, вышедшей в 1961 году в серии "ЖЗЛ". Но наша печать обошла "Вернадского" молчанием, вероятно, в силу тех же соображений, которые заставили помянутого в начале моей заметки писателя отказаться от Вернадского и писать о Ферсмане.

При обсуждении книги моей в институте имени Вернадского один из выступавших сотрудников заметил, что "Гумилевский пишет о Вернадском как влюбленный". Это пошловатое слово я не люблю, но действительно, все в Вернадском мне было близко и дорого так, как будто это мое собственное. В выборе темы, в отборе материала сказывается личность автора, и, в сущности, рассказывая о других, реальных или вымышленных людях, он рассказывает о самом себе.

Задолго до знакомства с идеями Вернадского, как я уже и говорил, после многих лет работы в области истории техники и науки, я пришел к фантастическим выводам, о которых боялся не только писать, но и разговаривать. Но однажды я все-таки записал их, запрятал и сохранил в этой моей автобиографии. Речь шла о том, что современное развитие техники становится бессмысленным, ибо уже не наука и техника обслуживают человека, а человек обслуживает их.

В разговорах на эту тему с друзьями я приводил факты и не встречал дельных возражений, а когда меня спрашивали, куда же ведет нас такое развитие науки и техники, я, руководясь логикой, отвечал: