А где разрыв, так слезы, сопли и крики.

Разумеется, родители, прибежавшие на крики: «А Маруська целуется!» — обнаружили вовсе не первую умилительную детскую любовь, а суровый кровавый триллер с элементами эротики в виде обнимания шеста.

Меня сначала отодрали, потом отодрали, но уже ремнем. И сообщили, что нельзя целоваться с посторонними качелями! И приличные девочки так себя не ведут.

А вот про красивых божеств мне ничего не говорили. Поэтому я впилась таким поцелуем, от которого вокруг нас должна была образоваться проталинка.

И тут я почувствовала, как мне начали отвечать, придерживая меня рукой за то самое место, которое подало эту идею.

— Значит так, да? — послышался чуть хрипловатый голос, когда я решила взять передышку на пару секунд. Но мне ее не дали.

Я чувствовала себя самой развратной из всех снегурочек. За исключением той, что когда-то стояла у меня под елкой и случайно упала на маленьких смешных гномиков, которых я любовно расставляю под елкой каждый новый год.

Поцелуй из категории «детский утренник» перерос во «взрослый корпоратив».

Эту слюнявую операцию по спасению мира я продумывала с самого начала диалога. И первые полторы минуты все шло строго по моему плану. А потом все резко передумало. И пошло прахом.

И все из-за меня. Я увлеклась…

— Заканчивай! — кричала я себе. — Мир спасен! Теперь должен твоей романтической качели по гроб жизни!

— Сейчас! — мысленно отмахивалась я, чувствуя, как натурально таю от его губ. — Ой, это все еще его плечи… Ничего себе… Мне казалось, что я вся толщиной с его руку… На которой, к слову я сижу, как на стуле.

И эта мысль опьяняла до состояния: «Не вздумай отвлекаться!»

Метель завывала, окутывая нас роем снежинок. Перед глазами снова стояли яркие костры на снегу, гортанное пение древних шаманов, а сам поцелуй напоминал древний ритуал, от которого мурашки бежали по коже…

— Довольно, — послышался чуть сбившийся голос, когда губы решили взять передышку.

— Да, довольно, — эхом повторила я, глядя в серые глаза. Я была полностью согласна, что этого вполне достаточно, чтобы внезапно вставший перед глазами конец света, был временно отложен.

И тут я почувствовала, как после слов «Довольно!» ко мне снова потянулись губы. Я усмехнулась, осторожно принимая поцелуй.

— Дай-ка я хоть в глаза твои бесстыжие посмотрю, — послышался голос, а метель подняла мою шубу, свисающую меховым плащом вниз.

— Стыд искать будешь? — спросила я, все еще тяжело дыша. — Поищи в левом глазике. Там я видела его в последний раз. В правом нет. Я точно проверяла.

— Ты почто так делаешь? — рассекретили мой гениальный план. На меня смотрели строго, как на школьницу в мини-юбке.

— Хорошо, — вздохнула я, слезая с его рук. — Обещаю…

Я ковыряла носочком сапога наметенный снег.

— Я больше так никогда не буду! Просто не сдержалась! Но я обязательно учту это на будущее! — звонким голосом, словно читая стих на школьной линейке, выдала я, опуская голову и пряча руки за спину.

— Я что-то не понял! — усмехнулся Елиазар, глядя на меня пристально с недоумением.

— Что тут непонятного! Ну вот и все, — вздохнула я, делая очень виноватый вид — Пообещала? Пообещала! Теперь можете спать спокойно! Больше целоваться ни-ни! А то мало ли, что!

Я осмотрелась на предмет синоптического ужаса. Погода была вполне терпимой. Не то, что раньше, когда зуб на зуб не попадал. Там, где только что стояло древнее божество, не было даже следов.

— Ничего себе! — послышался голос Бурана. Они с Метелицей сидели в пышных снежных кустах. Глаза у них были такими большими, словно они там какали…

— Во девка дает! — изумилась волчица, выбираясь из кустов и отряхивая снег.

— Ну да! К самому Карачуну лобызаться полезла! — проскрипело трухлявое дерево, которое появлялось то здесь, то там. — Кто бы мог подумать! К самому повелителю Навьего царства морозов и темноты!

Но меня интересовал хомяк! Главное, чтобы он в спячку не ударился!

Переживала я зря. Возле разлапистой ели стояли старые сани, покрытые потертыми шкурами.

— Подь сюды, Марфушенька, — слышался голос убогого старичка в дырявом кожушке.

Марфуша шла так, что медведи-шатуны записались бы ней в балетную школу. Кое-как доковыляв до саней, в которых впрягли чахлую лошаденку, дышащую паром, Марфа присела на них. Сани тут же заскрипели и провалились в снег. Лошадка с ужасом повернулась, глядя на Марфу, усаживающуюся поудобней на шкурах.