– А вот не ползай в следующий раз, - произнес по-прежнему невидимый дядя Володя.
– Навязались вы на мою голову, фашисты проклятые... Чегото долго свет не дают.

– Весьма ценное соображение, - колко заметил герр доктор и после некоторых раздумий объявил: - Все равно я вам не верю. Вы могли и алкоголь выпить, и камушки спрятать. Где доказательства?

– Олух ты, а не профессор, - теперь в голосе дядя Володи засквозила горечь.
– Я и есть твое главное доказательство. Думаешь, стал бы я двадцать лет сидеть в этом говнище, если бы у меня кондратьевские брюлики были? Э-эх! Лучше б мне век не слышать твоего ученого трепа, жил бы спокойно... Где, говоришь, утопился этот хрен моржовый из поезда? В Висле? А нам с тобой впору в толчке утопиться...

– Я подожду топиться, - проворчал доктор.
– Кто знает, может ОНИ где-нибудь еще там... на глубине.

– Там-там, - обнадежил его голос сантехника.
– Всего две тыщи коллекторов, четыреста с лишним отстойников и тонн двести слежавшегося дерьма. Могу тебе даже самые рыбные места показать... Только ты сперва отпусти-ка этого, из сто тридцать второй квартиры. Фармацевт какникак, панадол у него можно стрельнуть, то-се...

На душе у Курочкина потеплело. У дяди Володи все-таки была совесть, хоть он и знался когда-то с типами вроде Кондратьева.

– Фармацевт многое знает, - недовольно возразил доктор, но острие от курочкинского уха все-таки убрал.
– Может проболтаться.

– О чем?
– хмыкнул невидимый во тьме сантехник.
– О том, как ты стишки детские собирал? Большо-о-ой секрет, ничего не скажешь... Или, может, ты про камушки кондратьевские говоришь? Так это про МЕНЯ он много знает, а не про тебя. Свистнет кому-нибудь, как я брюлики те в сортир отправил, - насмерть засмеют...

– Я буду молчать, дядя Володя, - подал голос в свою защиту Дмитрий Олегович.
– Могила.

– Все-таки свидетель...
– раздумчиво протянул герр доктор. Правда, мы и без него вляпались.

– Вляпались, - не стал спорить сантехник.
– Каждый в свое.

Где-то в отдалении послышался шорох, и новый голос запричитал:

– О-ой! Я, кажется, вляпался во что-то...

– Вот еще один, - пробурчал дядя Володя.

– О-ой! Оно все липкое, у меня штаны приклеились!
– голос доносился откуда-то со стороны входа в подвал.

– Это Пауль, - радостно признал товарища юный фриц.
– Он, между прочим, самый первый во всем виноват, а его-то с довольствия не снимают...
– наябедничал он уже машинально.

– Обоих сниму с довольствия, - раздраженно посулил герр доктор. Чего ты там орешь, Пауль? Влип в дерьмо, сам и отлипай.

– Я не вижу, о-о!
– тихо надрывался влипший в отдалениИ Пауль. Здесь так темно!..

– Везде темно, - отрезал безжалостный доктор.
– Короткое замыкание.

– Я только спичечку зажгу...
– заклянчил отдаленный Пауль.
– Можно, герр доктор? Я осторожненько...

– Вот так и в Камышине было, помните?
– вновь поспешил нажаловаться ближайший из юных фрицев.
– Это он, Пашка, тогда раухен захотел, а потом окурочек кэ-эк бросит. Теперь он спичечку бросит.

Супруга Валентина всегда упрекала Курочкина в том, что он-де соображает крайне медленно. Однако близкая опасность, как выяснилось, может и ускорить этот процесс. Вроде катализатора.

– Смола...
– Дмитрий Олегович сперва прошептал это слово, а затем выкрикнул его же громко: - Смола!

– Какая еще смо...
– начал было герр доктор, но слова так и не закончил. Должно быть, и он вспомнил про здоровенное смоляное пятно у самой двери.

Лучшая реакция оказалась у дяди Володи. С криком "Положь спички, козел!" невидимый сантехник протопал к двери.

Пискнул юный фриц, которому опять на что-то наступили. Впрочем, и он тут же сообразил, что при угрозе пожара правильнее всего не пищать, а драпать. Хоть в темноте, хоть на четвереньках.

– Ладно-ладно, - поспешно проговорил невидимый герр доктор и лихорадочно зашуршал во тьме газеткой, собирая свой инструмент.
– Наше знакомство временно прекращается, ауфвидерзейн!
– Затем Курочкин услышал, как незадачливый охотник за бриллиантами шумно устремился прочь.

"А я?!" - подумал Дмитрий Олегович и попытался сделать шаг.

Когда человек связан по рукам и ногам, то двигаться он может не по горизонтали, но лишь по вертикали и притом вниз. Первый шаг Курочкина по вертикали стал последним. Он упал и ударился затылком обо что-то твердое. И - потерял сознание.

12

Пахло паленым.

Еще не открывая глаз, Курочкин втянул в себя горький запах и с ужасом подумал: "Пожар! Пауль устроил пожар! Я горю..."

– Дми-и-и-трий!

Голос принадлежал определенно не Паулю. А также не другому юному фрицу, не сантехнику дяде Володе и даже не черепашке со степенью доктора филологии. Это был голос супруги Валентины.