Рамазан вспомнил те времена, когда он впервые приехал в Баку. Отец его был бедным земледельцем. Арендовал клочок земли у бека, пахал, сеял, а себе оставалась только одна шестая урожая. Рамазану тогда было семнадцать лет. Однажды сын бека, молодой человек с пышными усами, прискакал на гумно и, обвинив его отца в утайке урожая, начал ругаться. Рамазан не вытерпел и ответил еще более крепким ругательством. Пришпорив коня, сын бека ускакал прочь.

Отец долго уговаривал Рамазана пойти к беку и попросить прощения. Рамазан не согласился. "Умру с голоду, но унижаться не стану!" - настойчиво твердил он. А на следующий год бек обвинил его отца в неблагодарности и отказал в земле. Но и это не сломило Рамазана. Он поехал в Баку и поступил на промысел.

– И я был таким, как Таир, - закончил старый мастер, усмехнувшись в седые усы.
– Тоже бил по рукам любителей лазить в чужую миску. И так же, как он, работая на промысле, не мог оторваться мыслью от старой отцовской хибарки. Все думал сколотить деньжонок и вернуться туда...

– Между тем, что было и что есть теперь, - возразил Кудрат, - огромная разница. Тогда деревенская молодежь боялась города. Теперь Баку стал для нее источником культуры и знаний. Не так ли?

– Так и есть.
– Старый мастер вздохнул.
– В те времена нас ждали здесь адские муки. Работа на промыслах была хуже каторги. Поэтому и старались сбежать с нее при первой возможности...
– задумчиво проговорил он и умолк, словно вновь охваченный воспоминаниями.

Кудрат вдруг вспомнил старушку - жену Рамазана, их семьи были связаны давней дружбой.

– Передай, уста, мой привет тете Нисе, - сказал он и протянул мастеру руку.
– Давно не видел ее. Буду посвободнее, обязательно зайду отведать ее пельменей.

– Милости просим!
– ответил старик, попрощался с Кудратом и журналистом и несвойственной его годам легкой походкой направился к двери.

Поднялся и журналист.

– Чудесный старик!
– воскликнул он.
– Завтра непременно побываю у него на буровой.

Исмаил-заде, оставшись один, позвонил домой. Не дождавшись ответа, он встал из-за стола и задумчиво прошелся по кабинету. Выругав себя за то, что в последние дни совсем забыл о существовании семьи, он начал собираться домой. Запер ящик стола и вызвал секретаршу.

– Идите, отдыхайте. И помните впредь, что у вас есть дом, семья...

Секретарша недоуменно вскинула на него глаза:

– Вот уже сколько дней вы сами не были дома. С вечера Лалэ-ханум звонила вам несколько раз.

– Я тоже еду.
– Исмаил-заде решительно направился к двери, но опять затрещал внутренний телефон, и он вынужден был вернуться. Схватив трубку, поднес к уху:

– Да, я... Как, авария? На какой буровой?

Секретарша безнадежно покачала головой и вышла.

– Еду! Сейчас выезжаю!..

Бросив трубку на рычаг, Исмаил-заде выбежал из кабинета.

Во дворе он разбудил спавшего на сиденье шофера:

– На сто пятьдесят четвертую!

Машина помчалась к берегу.

У пристани Кудрат пересел в моторную лодку и через каких-нибудь четверть часа подъехал к сто пятьдесят четвертой буровой. Выпрыгнув на мостки, он подошел к скважине и увидел рабочих, которые, выбиваясь из сил, боролись с грязевым фонтаном.

В подобных случаях Кудрат действовал быстро и решительно. Определив с первого взгляда силу фонтана, он распорядился закрыть скважину шестидюймовой задвижкой.

Это было легко приказать, но трудно и опасно выполнить: вместе с грязью из забоя со свистом вырывались мелкие камни и пулей проносились вверх.

Молодые рабочие испуганно пятились назад.

– Ай-я-яй! Струсили?
– пристыдил их управляющий, и сам бросился вперед.
– А ну, смелей!

Рабочие подбежали к стальной задвижке, лежавшей, тут же у забоя.

Вдруг подземный гул начал нарастать, и еще более мощная струя перемешанной с камнями грязи яростно вырвалась из забоя. Все отскочили назад. На месте остался один Кудрат Исмаил-заде. Глядя на него, молодые рабочие снова подобрались к забою, пригибаясь и заслоняя лицо руками.

Наконец общими усилиями накинули задвижку на арматуру и плотно завернули болты.

Фонтан был укрощен.

– Что же это такое, Тимофей Сидорович!
– строго спросил Исмаил-заде бурового мастера, высокого, худощавого человека пожилых лет.

Тимофей Сидорович и сам был расстроен тем, что на его буровой произошел один из тех случаев, которые давно осуждены в практике бурения нефти. Опустив голову, он тихо ответил:

– Моя вина. Недосмотрел...

– Не верю!
– Исмаил-заде обернулся и взглянул на усталые лица толпившихся тут же рабочих.
– Тимофей Сидорович утверждает, что виноват он сам. Но я не верю этому. Я знаю его давно и не слыхивал, чтобы у него случались подобные ошибки.

Мастеру, казалось, было не под силу поднять упавшую на грудь голову. А стоявшие кругом рабочие, предполагая, что он сейчас назовет виновника, с тревогой глядели на его сжатые губы. Но он молчал.