– Ты еще не сказал, что любишь меня, - требует обычной в таких случаях дани Ксюха.

– Я люблю тебя так, как еще никого не любил, - говорю я банальность таким тоном, словно сообщаю великое откровение, и Ксюха, как ни странно, верит этому. Во всяком случае, бедра ее перестают неистово сжимать мои пальцы, и у меня появляется свобода для маневра.

Чем я и пользуюсь.

Но даже после того, как моя рука проникает под трусики, Ксюха не позволяет мне их стянуть. И сдаться, то есть поднять руки вверх, чтобы я смог снять с нее уже изрядно помятое платье, тоже отказывается.

Мое терпение велико, но не безгранично.

– Ты хочешь, чтобы я порвал трусики?
– с угрозой говорю я.

– К сожалению... у тебя не хватит... для этого... сил, - отвечает Ксюха, задыхаясь от волнения и снова пытаясь сомкнуть бедра.

Это у меня-то?

Я рву кружевную материю одним коротким движением. Ксюха ойкает, пытается еще что-то сделать, но поздно: мои колени уже раздвигают ее бедра.

Платье снимать некогда. Тут бы побыстрее с собственной одеждой управиться. А вот теперь - не торопиться. Я должен сделать это решительно и безболезненно. Так, как вырывают больной зуб.

– Мне больно, - шепчет Ксюха, когда никаких преград между нами уже не остается.

– Потерпи чуть-чуть... Сейчас тебе будет хорошо...

И действительно, Ксюха все плотнее прижимается ко мне, потом начинает всхлипывать... И когда она наконец отталкивает меня, я понимаю: мне только что удалось выполнить данное обещание.

А еще я выиграл пари. Но это меня, как ни странно, радует меньше.

Несколько минут мы молча лежим рядом, отдыхая и слушая музыку.

Где-то неподалеку слышатся мужские голоса. Я поспешно натягиваю джинсы. Воспитанные люди не станут подходить близко к чужой машине. Но мы же не в Булонском лесу... Ксюха, привстав, лихорадочно пытается привести в порядок платье.

Грибники, что ли?

Но выяснить, кто появился в окрестностях, я не успеваю.

– Что ты наделал...
– говорит Ксюха, выглядывая в окно.

– То, о чем мы оба мечтали, - отвечаю я вполне искренне.

– Нет! Ты изнасиловал меня! Я не хотела этого!
– кричит вдруг она и впивается ногтями мне в грудь.

От неожиданной боли у меня темнеет в глазах.

Я хватаю Ксюху за руки, прижимаю их к ее груди.

У этой очень молодой женщины - явно психоз. Я читал, такое с ними иногда случается, от избытка эмоций. Мне даже с Ягуповой не было так хорошо, как с Ксюхой. А уж ей-то со мной... Тем более в первый раз...

– Ну что ты, перестань...

– На помощь! Милиция!
– кричит Ксюха и вдруг, подняв защелку, открывает дверь и скатывается на траву.

Я пытаюсь выйти из машины вслед за нею, но сделать это самостоятельно мне не удается. Чьи-то сильные руки выхватывают меня из салона, и я едва успеваю пригнуть голову, чтобы не удариться.

– Мерзавец! Что ты сделал с моей дочерью!
– кричит Супников, хватая меня за полы расстегнутой рубашки. На нем - сапоги и новенькая штормовка, рядом опрокинувшаяся корзина с грибами. За спиной его маячат еще двое "грибников".

– Он меня изнасиловал...
– размазывает по щекам слезы Ксюха.

И все становится ясным, как божий день.

Мой отец - прокурор. Супников - директор самого крупного в городе завода. Отец меня в тонкости своей работы не посвящает, но из обрывков телефонных разговоров и фраз, случайно услышанных в его кабинете, я знаю: отец Ксюхи ворует, и по-крупному. Но отец тормозит открытие уголовного дела, ждет, пока доказательства станут неопровержимыми.

Вернее, ждал. Теперь Супников обменяет мою свободу на свою. Сроки нам грозят примерно одинаковые, и силы за спинами моего отца и отца Ксюхи тоже стоят примерно одинаковые. Потому отец и медлил с арестом. Знал: действовать надо наверняка, малейшая погрешность может стоить ему не только кресла, но и жизни.

А Супников - гад, его весь город боится и ненавидит. И единственный, кто его не боится, - мой отец.

Точнее, не боялся. Потому что я его крупно подставил. И что теперь будет...

Супиикова, видать, не захотела отцу подыгрывать, вот и вешала мне лапшу про жениха. Но нас выследили. Ксюха услышала голос отца, испугалась...

– Отпустите меня, пожалуйста, - говорю я таким тоном, что Супников невольно разжимает руки.

Я и сам удивляюсь: столько металла и решимости в голосе... Вот бы на экзаменах так отвечать.

– Я люблю вашу дочь и прошу у вас ее руки.

– Ты?! После случившегося?! Да кто тебе поверит! Вы видели наглеца? обращается он к своим спутникам.
– Я прошу вас помочь мне сопроводить этого негодяя в милицию. Я с тобой и один справился бы, но нужны свидетели, поясняет мне зачем-то Супников.

Воспользовавшись тем, что папаша отвлекся, я бросаюсь к его дочери. Она уже успела привести себя в порядок, только платье измято так, словно на нем спали, да одну бретельку ей приходится придерживать рукой.