Это лучше, чем Бах. Лучше, чем Моцарт и Брамс.

Это моя любимая форма музыки.

— Продолжай кричать. — Говорю я громко. — Ты делаешь это только для моего блага. Это только подбадривает меня, заставляя меня хотеть вырезать тебя глубже.

Я заканчиваю обрабатывать весь его указательный палец, перехожу к следующему, любуясь тем, как его связки совпадают с плиткой на моем полу. Туго намотанные шнуры прочной эластичной ткани блестят под ярким светом над нами.

Это совсем другое, чем изучение книг и диаграмм. Ничто не сравнится с тем, чтобы увидеть анатомию человека своими глазами, почувствовать липкую кровь, текущую по рукам, запах железа в воздухе и знать, что ты владеешь болью и смертью.

Погружаюсь в процесс, в прекрасное зрелище и резню, это то, для чего я был создан. Мои проворные, длинные пальцы были созданы для пыток. Я был создан для убийства.

Я восхищаюсь своей работой. Вся его рука полностью содрана и сырая, кожа сползла на запястье и под ним и я усмехаюсь, думая о том, что это напоминает мне банан, который я очистил сегодня утром на завтрак. Меня всегда поражает, как выглядит человеческое тело в его естественном состоянии.

— Эй, ничего из этого, — говорю я, шлепая Уолтерса по лицу, чтобы вернуть его к реальности, его глаза борются с желанием закрыться. — Хочу, чтобы ты не спал. Поговори со мной. Я уже задавал тебе вопрос — ты убиваешь девушек из-за любви к своей дочери? Или это потому, что у тебя втайне есть один из этих отвратительных фетишей на своих сородичей?

Слезы вытекают из уголков его глаз, и его тело дрожит. Его кожа побледнела, и я знаю, что это потому, что у него шок. Потеря крови берет свое,однако он должен продержаться по крайней мере до плеча, прежде чем истечет кровью. Может быть, если мне повезет, он все еще будет в сознании, когда я начну другую руку.

— Я — Он захлебывается рыданиями. — Мне жаль. Не могу помочь, я не могу это контролировать. Мне жаль.

Я ненавижу эту часть. Это происходит каждый раз.

Извинения за свои действия. Оправдания.

Я болен.

Мне нужна помощь.

Я не могу это контролировать.

Все они умирают, искупая свои преступления, надеясь, что какой-то Бог простит их в последние минуты жизни, чтобы они не провели вечность в каком-то вечном аду.

Это жалко.

— Ты мне противен, — рассеянно говорю я, слишком глубоко вонзая лезвие в его предплечье и быстро меняю скальпель на более толстый нож, который охотники называют «кишкобойкой» — особый тип лезвия, в котором позвоночник имеет заостренный полукруг. Я захватываю кусок открытой кожи, зарываюсь под последний слой, прямо над мышцами, и начинаю отделять его плоть от кости.

Багровый цвет затуманивает мое зрение.

— Ты должен сожалеть, — говорю я, — не о том, что ты сделал, а о том, что назвал себя убийцей. — Ты не убийца, Уолтер. Не хороший, даже близко нет. Ты трус, у которого проблемы с мамой.

Хотя мои слова становятся все более злобными, моя рука остается последовательной. Было бы легко нарезать его на кусочки, как он сделал со всеми этими девушками. Это не потребует никаких навыков и усилий.

Чтобы держать себя в руках, нужны годы дисциплины и практики. Оставаться спокойным и не позволять кровожадному желанию покончить с ним. Это требует мастерства.

А я овладел искусством убийства с самого раннего возраста. А как иначе? Когда твой отец — серийный убийца, решительно настроенный на то, чтобы его имя никогда не угасло, ты становишься тем, кого знаешь.

Воспитанный монстром. Становишься монстром.

Мой отец убивал, потому что был зол на женщин, у него не было контроля над импульсами. Я убиваю других убийц не потому, что у меня какой-то комплекс морали или что я чувствую необходимость спасать людей, делать мир лучше.

Нет, я не морально серый мститель.

Я убиваю других серийных убийц, потому что я живу ради острых ощущений от того, что перехитрил их. Всех их. Доказывать снова и снова, что я лучший. Никто не умеет приносить смерть лучше, чем я.

Он хотел владеть моим наследием, он хотел владеть тем фактом, что создал эту штуку внутри меня. Потому что именно этим Генри Пирсон и занимался — он владел людьми. И теперь, когда он в тюрьме, я — его последняя надежда на известность и славу.

Но я отказываюсь позволить кому-то, кто мне не ровня, владеть чем-то моим. Больше не позволю.

— Но сегодня, — вздыхаю я, наблюдая за его кровотечением на моих глазах. Он недолго пробудет в мире живых. — Сегодня, Уолтер, тебя убьет лучший. Превосходный. И это привилегия, которая должна принести тебе утешение.

Я дотягиваюсь до верхней части его руки, обнажая плечо, когда слышу хрип в его легких. Мои движения приостанавливаются, когда я встречаюсь с его глазами, нависая над его лицом, чтобы убедиться, что мое лицо — последнее, что он видит перед тем, как расстаться.

Как холодная, стремительная ночь, смерть приходит за ним. Жизнь вытекает из его глаз прямо на моих глазах, внутри него щелкает маленький выключатель.