Целиком храм не был виден, из-за ограждения высовывалась лишь маковка с крестом.

Алексей хотел перекреститься, но было как-то неудобно, будто вокруг толпился народ, и сотни, тысячи глаз оценивали его искренность. Три сложенных пальца все же потянулись ко лбу, и раздался глуховатый стук: путь троеперстию преградило забрало спецназовского шлема, снятого с мертвого бойца.

ХОЗЯЙСКИЙ РАСЧЕТ

Николай Фомич Перемышлев не был настроен панически, хотя паникой уже было охвачено большинство сотрудников вверенного ему "учреждения". Впрочем, как было не паниковать: капитана Петрова убили, размозжив голову стальной болванкой, выпущенной из пращи; сержант-собаковод Шибаев заперся в своем собачнике и наотрез отказался выпускать в зону собак (на это все же решился Перемышлев - после трехчасового и тщетного ожидания спецназа из Красноямска); снарядами, выпущенными из самодельного зековского орудия развален выход из жилзоны в промку, разрушена кровля "уголка Дурова", уничтожен зоновский клуб: на его месте теперь громоздились обломки камней и древесины, металла и тряпья; прапорщик Окоемов держал оборону в "козлятнике" (зачем? для чего?); какого-то отважного бойца "замочили" зеки возле шлюза; режимник Минкевич неожиданно оказался пьян в стельку и лежал под столом в собственном кабинете; комроты Щукин потерял ориентацию и способность отдавать приказы: "мне кажется, что можно было бы", "вероятно, это ликивидировали капитана Петрова", "думаю, что можно пропсить помощи у собак" - и так далее...

В общем, положение было аховое, но Перемышлев не унывал. На то она и зона, чтобы в ней происходили всяческие непотребные вещи: бунт, поножовщина, педерастия, карточная игра и голодовка. Может быть, где-нибудь в европах, думал Перемышлев, зеки сидят в теплых камерах и пьют какао у экранов телевизоров, а у нас - свой путь. Кто хочет какао - пусть едет в Европу, там сидит... На "семерке" как-то кантовался месяца два самый настоящий поляк, Лешек Раджецкий, работал в стройбригаде подсобником - чуть не умер, истощился за две недели, и остальное время провел в санчасти пока не приехали за ним свои краковские "менты" и не увезли его досиживать срок (девять лет за мошенничество с дорогими иномарками) в родную Речь Посполиту... А наши ничего, сидели, пахали как папы карлы, ели как в Бухенвальде - и не загибались. Тюрьма должна учить, думал Хозяин, тюрьма должна давить... но не выдавливать ничего из зека - особенно этого, как его, раба, да... Нынешний бунт и случился именно потому, что чересчур энергичные инструкции "сверху" придавили осужденных. Вот и забузовали, заколготили...

Перемышлев не жалел людей: ни капитана Петрова, лежавшего сейчас на вышке с проломленной башкой, ни глупого солдата Кондратюка, ни ДПНК Мырикова, ни контролера Каратыгина - и уж тем боле ни одного из зеков - как мертвых, так и тех, кому ещё предстояло сегодня умереть. Не жалел - не потому что был жесток или так уж изначально черств - просто привык к чужим лишениям и чужим смертям, отгораживая себя от зоновского мира; нет, не отгораживая, а поднимая себя на постамент начальственной власти, неподсудной ни суду, ни чувству.

Перемышлев жалел голубей Шибаева: замкомроты Хрупаков расстрелял из акээма голубятню над собачником, в щепки разнес нехитрое строение, а потом веером молотил по самим птицам, поднимавшимся в стылое небо. Одному гривуну удалось уйти, остальных Хрупаков положил в снег, забил, как мамонтов. Плачущий Шибаев хотел спустить собак на Хрупакова, но в самый последний момент пожалел "отца-командира"... А собаки рвались в бой: особенно сучка Резня - просто билась в вольерную сетку, шерсть летела клочьями.

Разразился звонком телефон, и Перемышлев медленно, чтобы не вводить себя в состояние ажиотажа, снял трубку.

– Полковник Перемышлев, - сказал он тихо.

– Ты чего там шепчешь, Коля? Живой?
– раздался в трубке бодрый голос начальника краевого УИНа генерал-майора Живолубова по прозвищу Крупский.

– Живой, - доложил Перемышлев.
– Живее всех живых. А вот Петрова с нами больше нет, Владимир Ильич.

– Пал смертью храбрых, - добавил "Крупский" - как будто сам был свидетелем смерти опера.
– Представим посмертно. А остальные?

– Есть павшие: человека три или четыре. И ещё будут.

– Ладно, не ссы, Колян - летит "Ураган", - стихами протявкал генерал-майор.
– Встречай... через четверть часа у вас будут. С вертолетов - прямо в зону. А Минкевич как там? Помогает?

– Помогает, - сообщил Перемышлев.
– Эффективно помогает, со знанием дела. Его тоже представим... потом.

– Ну и слава Богу!
– обрадовался Живолубов.
– Я знал, что вы не дрогнете! Ладно, жди: скоро все кончится...

В трубке быстро запикало.

– Песец, - сказал Перемышлев и бросил трубку на аппарат.

Короткий зимний день шел на убыль. Еще не темнело, но как-то по-особенному серело, сникало, расплывалось. Небо наполнилось густыми облаками и, видимо, готовилось вновь обрушить на землю снег.

"Будет снегопад - никакого "Урагана" не будет", - подумал Хозяин.

Он нажал кнопку селеткорной связи.

– Щукин! Ты чем занимаешься?

– Готовлю бойцов к выходу в зону, товарищ полковник!
– бодро отрапортовал комроты.
– Рогожин и Хрупаков помогают.

– А Шибаев что? Так и не открыл?

– Нет. Даже голос не подает. Я его, гада, в дисбат оформлю... на Русский остров.

– Ну-ну...
– сказал Перемышлев и подумал: "Какой дисбат? Собак в зону нельзя пускать, это Шибаев по уставу делает, не придерешься... Хотя, конечно, урагановцы собакам сто очков дадут вперед по части загрызания...".

Дверь распахнулась, и в кабинет Перемышлева вместе с прохладой сквознячка вбежал контролер Баранов по кличке Усатый Нянь.

– Николай Фомич! Ура! Летят, родимые! Летят, хорошие! Всё!
– заорал Усатый Нянь и побежал к окну, стал показывать рукой, приглашая полковника посмотреть.