– Я не держу на тебя зла, ты не думай, – мягко проговорила Инна. – Я понимаю, у вас была любовь, и… Разве можно за это осуждать?

Эллина поморщилась. Она не любила вот таких всепрощающих людей. Может быть, потому, что на их фоне себе самой казалась низкой и отвратительной. Но Эллина меняться не собиралась. И обиду забывать тоже. И прощать… Не хотела и не могла.

– Тебя за что? – спросила Инна, не дождавшись благодарственных речей в ответ на свое заявление.

– Шпионаж. От двадцати пяти до высшей меры.

Градову это удивило и испугало, но она постаралась сдержать эмоции.

– Тут есть еще пара таких, как ты, – сказала она после паузы. – Остальные типа меня. От пяти до пятнадцати. Ну и урки есть… Карманницы, наводчицы и даже налетчицы. Держись от них подальше.

– Почему?

– Они живут по своим непонятным законам. Ссорятся постоянно, дерутся… А иной раз и «под нож» друг друга ставят…

– А вот мы, – подключилась к разговору еще одна женщина, рыжеволосая, курносая, энергичная, – и тут стараемся оставаться людьми. Спектакли ставим. Устраиваем музыкальные вечера. Инна сказала, что вы поете. Не хотите исполнить завтра для нас несколько песен?

– Нет, – жестко ответила Эллина, понимая, что своим отказом губит доброе к себе отношение. Ей совершенно не хотелось налаживать тут связи с кем бы то ни было, единственное, о чем она мечтала, так это о том, чтоб ее оставили в покое.

– Ну, как хотите, – покладисто согласилась с ее решением рыжая. – Но если пожелаете присоединиться к нашему «клубу», всегда будем вам рады. Сегодня у нас вечер поэзии. Инночка, – она указала на Градову рукой, – будет читать свои стихи…

«Как же меня от вас тошнит!» – пронеслось в голове у Эллины, но ей хватило выдержки не выказать своего отношения, а только бесстрастно кивнуть. Доброжелательницы тут же ретировались. Графиня наконец осталась наедине с собой. Правда, уснуть больше не удалось, и весь вечер ей пришлось слушать заунывные стихи бездарной поэтессы (хоть Эллина и не вставала с «лежбища», слышала каждое слово), а ночью она боролась с накатывающими, как приступ горячки, воспоминаниями. Она не хотела думать о Малыше, но он напоминал о себе своим ребенком, живущим и растущим внутри Эллины. И хоть тот пока еще был слишком мал, чтобы пинаться, она ощущала его присутствие ежесекундно, и каждая секунда приносила ей боль. «Мне не нужен этот ребенок! – мысленно кричала она. – Пусть он умрет… Я хочу проснуться завтра в луже крови, как когда-то… И чтобы все этим кончилось…»

Но Эллина, уснув под утро, проснулась совершенно здоровой. Как и ребенок Малыша, росший внутри ее.

Через неделю от нее отстали. Все без исключения, даже Инна, самая терпеливая из добрых самаритянок. Теперь Эллине не предлагали «членства в клубе», не просили что-нибудь исполнить и даже послушать других. С разговорами тоже не лезли. Только здоровались утром и желали спокойной ночи вечером, и это не из-за хорошего к ней отношения, а просто отдавая дань вежливости. Эллину это более чем устраивало.

Но только Графиня спокойно вздохнула, как начались другие, гораздо более серьезные неприятности.

– Лахудра, я тя знаю, – услышала Эллина за спиной во время обеда. Обернувшись на голос, она увидела перед собой вульгарного вида девицу, явную урку. – Ты с Графом шоркалась…

– С кем? – переспросила Графиня, которой стало любопытно, о ком идет речь.

– С Графом, хахалем моим. Я те рожу-то сколько раз расцарапать хотела, да он не давал. Только, говорит, ее тронь, я тебя лично на ремни порежу…

Эллина, так и не поняв, о ком речь, решила, что девица ее просто с кем-то перепутала, но тут к ней подлетела еще одна мадам, мужеподобная, смуглая, с золотыми фиксами, и хрипло спросила:

– Это, что ль, та певичка, о которой ты базарила?

– Она, курва. Из-за нее моего Графчика порешили! Она ж вся из себя благородная, ей в подарок камушки да золотишко подавай! И все мало было, мало… Вот он и стал мухлевать да от братвы цацки заначивать… Его и подстрелили!

– Ну, ничего, – процедила «золотозубая». – Отольются ей твои слезки! – И, сплюнув сквозь зубы, удалилась. Подруга потрусила вслед за ней.

Проводив девиц взглядом, Эллина вернулась к трапезе. Не сказать, чтоб разговор этот ее не тронул, но и не испугал сильно. Хотя, будь она в привычном своем состоянии, копчиком бы почувствовала опасность, да и взгляды, которые после него бросали на нее Инна с товарками, должны были насторожить. Однако Эллина ничего не видела и мало что ощущала, кроме горя, поэтому не придала значения угрозам «золотозубой». А через двое суток ночью ее стащили с нар, повалили на дощатый пол и до полусмерти избили. И ни одна из находящихся в камере женщин за нее не вступилась.

Очнулась Эллина в больничке. Первое, что почувствовала, придя в сознание, это пустоту во рту. Проведя языком по деснам, поняла, что лишилась почти всех зубов. Волос ей тоже много повыдергали. А те, что остались, из темно-каштановых стали седыми. Тело покрывал почти сплошной синяк. На груди были видны следы ожогов. Но все это не имело для Эллины большого значения, главное, что ее волновало – избавилась ли она от ребенка. Если – да, то она уркам только спасибо скажет…

– Очнулась, слава богу, – услышала Эллина добродушный женский голос. – Эка они тебя разукрасили-то, а? – Разговаривала с ней пожилая санитарка, выхаживавшая ее все эти дни. – Но это ничего, до свадьбы заживет… А зубы вставишь, сейчас хорошие делают, от настоящих не отличишь…