Специалисты и руководители центра в Пенемюнде, его «мозг» во главе с генералом Вальтером Дорнбергером и конструктором Вернером фон Брауном, почти вся инженерно-техническая элита ракетного производства бежали на Запад, дабы предложить свои услуги союзникам. Железнодорожные составы, груженные оборудованием, готовыми изделиями, технической документацией, автоколонны с людьми и снаряжением проследовали туда же.

Трудную задачу предстояло решать технической комиссии. Требовалось установить, какие германские, да и другие фирмы и концерны входили в кооперацию по созданию ракет «Фау-1» и «Фау-2», составить схему их взаимодействия, а главное — разобраться в конструктивных особенностях и технологии производства секретного оружия. Картина получалась пестрой и не во всем ясной: в ракетном производстве участвовали предприятия, расположенные в районе Большого Берлина, в Тюрингии, в городах и районах Западной Германии, в Чехословакии (Прага и Брно), в Австрии…

«Началось блуждание по запутанному следу, — рассказывал Василия Павлович Мишин. — Узнавали адреса предприятий и фирм, которые могли иметь отношение к секретным заказам гитлеровского министра Шпеера. Что-то удавалось добыть, но это так по мелочам. Чаще слышали: да, заказы выполняли, но для чего и куда отправляли продукцию, никто толком не знал. Вот и пойми, что к чему. А нам нужна ракета целиком, все ее чертежи. Случайно нащупали, что какие-то ценные бумаги находятся в городе Торгау. Потом след потеряли…»

Поиск продолжался. Вскоре удалось выяснить, что какой-то военный архив из города Торгау гитлеровцы направили в Австрию, чтобы спрятать на дне одного из горных озер. Вот и все, дальше тупик. И вдруг — надежда: обрывочные сведения помогли установить, что какие-то технические архивы находятся в Чехословакии, в одной из чешских воинских частей. Уточнили: в Праге, в здании бывшего ресторана на Вистовище. Допуск туда был закрыт, а правительство Бенеша уклонялось от сотрудничества.

Решили действовать явочным порядком с оружием и охраной.

Как вывозили архив, как отправляли в Москву — это особая история.

Королев прибыл в Берлин в сентябре. В районе Обершеневайде, на Бисмарк-штрассе, отыскал особнячок с табличкой «Хозяйство Тюлина». Было удивительно тихо. Город лежал в развалинах и казался застывшим и безлюдным. И стоял он как бы вверх тормашками — неприветливый, скучный, словно на перепутье: либо кануть в небытие, либо вернуться в историю.

— А ведь мы знакомы, — напомнил Королев при первой же встрече. — 1937 год, университетская аэродинамическая лаборатория, заказы РНИИ… Вспоминаете?

— Было такое, — оживился Тюлин. — Но я бы, наверное, не узнал. Хотя…

Они крепко пожали друг другу руки и, чтобы сойтись поближе, рассказали вкратце каждый о себе, обменялись первыми впечатлениями о Берлине.

— Я попал в Берлин к вечеру, темнело, и город казался одной огромной декорацией, — говорил Тюлин. — Утром прошелся по улицам: Франкфуртералле, Александрплац, Силезский вокзал, набережная Шпрее… Еще так недавно это были названия плацдармов, командных пунктов. Где-то здесь извергали огненные залпы «катюши», на которых я начинал войну под Москвой… Потом постоял у опаленных и выщербленных стен рейхстага, на которых разными людьми, разными почерками, разными режущими, царапающими, пишущими предметами были начертаны фамилии тех, кто добывал Победу. Искал глазами знакомые наименования частей, фамилии и вроде бы находил. «Иван Косенко», «Петр Сомов», «В. Кухарсик»… Но те ли, думал, это Иваны Петры, Василии, которых я знал, с которыми шагал по дорогам войны? Фамилии совпадали или в чем-то были схожи — не все разберешь на закопченных камнях! — да и совпадения в нашей жизни не такая уж редкость. И все равно в душе был праздник…

— Представляю, — соглашался Королев. — Говорят, большие войны имеют только начало, но никогда не знают конца. Они живут в памяти.

Толковали и о другом: о задачах комиссии, трудностях поиска, недовольстве торопливого начальства. Как-то незаметно перешли на «ты», не скрывая обоюдных симпатий.

Королев с утра и до поздней ночи находился в цехах и лабораториях. Отдыхал урывками, много курил. После работы, не зажигая света и стараясь не шуметь, проходил в свой угол, стягивал сапоги, гимнастерку, валился на кровать и мгновенно засыпал.

Тюлин, маявшийся бессонницей, прислушивался к его спокойному дыханию, и в сердце его вкрадывалось смятение. Вот приехали они сюда, на чужбину, в места, которые он не раз рисовал в своем воображении; здесь уже побывал тот, кто считается союзником, а повел себя как враг. И если эта вражда проявляется уже сейчас, то во что она может перерасти потом?

Однажды Тюлин спросил Королева:

— Сергей, что ты думаешь обо всем этом?

Тот ответил не сразу.

— Сейчас важно понять главное. Решение научных и практических задач в области ракетной техники немыслимо без солидной опытно-экспериментальной и производственной базы.

— А люди?

— Люди? — переспросил Королев. — Они есть. Их было бы еще больше, если бы…

Он вдруг смолк и перешел на другую тему. Много позже Тюлин поймет, что черный период репрессий, тюрьма, Колыма и Магадан сделали Королева осторожным, он избегал суждений по острым вопросам, словно боялся, что все может повториться.

— Мы имели немало хороших заделов уже в конце тридцатых годов, — прервал молчание Королев, вспоминая работу в РНИИ, — тогда, правда, больше занимались порохами…