И тогда я почувствовал, что до обвала мне не дожить. Вспомнил, как мы вытравливали из нор сурков, надевая на выхлопную трубу шланг и запуская в нору, вспомнил, как показывали документальный фильм о газовых камерах нацистов во время войны. Вспомнил всю свою короткую невеселую жизнь. И все потому, что основная масса выхлопных газов, буквально вбрасывалась ко мне в забой. Дышать пришлось через майку, в которую я набрал мелкой глины.

Второй после дыма неприятностью стала невозможность проведения ускоренных водительских курсов для Карима – из-за шума двигателя. Кое-как докричался, чтобы он заглушил двигатель, получил указания, снова завел, попробовал включить скорость и выехать.

Не буду утомлять читателя, одно скажу – на выезд машины ушло более трех часов. Карим, все-таки спас меня. Три раза он заставил меня пережить нечто кошмарное: машина трогается с места вверх, отъезжает метра полтора-два, а потом с силой беспомощно бьется задним бортом о срез ямы, то есть съезжает на место. Я не могу выскочить – очень мало пространства и времени. И каждый раз, когда машина ударяется в стену, вся земля и надо мной, и подо мной ходуном ходит, я жду обвала и не знаю, на что надеюсь.

Но Карим был тоже настойчивым и восприимчивым учеником. На четвертом выезде он сумел-таки подняться почти до половины съезда, и там машина заглохла. Но если три первых попытки он машинально нажимал педаль сцепления, и машина каждый раз скатывалась вниз, то на четвертый раз машина заглохла на скорости, и за пару секунд я уже был в кузове.

Казалось, – живой, все закончилось, а я лежал в этой чертовой белой глине, сам весь белый, и не хотел с нее вставать. Постучал по кабине, что, мол, я уже здесь, рвать машину не надо, и лежал на мягкой прохладной глине, не помню сколько. Потом завезли глину в поселок, выгрузили, Карим даже спасибо не сказал – ему обеденный чай испортили. Да мне и не нужно было его спасибо, это я ему до сих пор спасибо говорю. И какой бы он там ни был, плохой или хороший, он был просто человек, такой как есть, для меня он стал Спасителем, сам того, может, и не осознавая.

В человеке все познается при случаях, особенно тяжелых случаях. И там все проявляется, что заложено от рождения.

Так уж случилось, но на нашей Земле каждый пятый житель – китаец. И вряд ли найдется в любой стране какой-либо город, большой или маленький, в котором не жили бы китайцы. Хотя бы один. В городе Темире, расположенном в полутораста километрах к югу от областного центра Актюбинска, на границе с полупустыней, на имеющихся в наличии восемь тысяч сборного населения тоже жил один китаец. Был он китайским подданным, жил один, без семьи. Возраста неопределенного, внешне определить возраст китайца трудно. Никто его не трогал – ни власти, ни соседи, даже когда были на то причины. Политика у нас была такая. Уж очень боялись национальных вопросов. Издеваться можно было сколько угодно над российскими людьми, но, не дай Бог, тронуть лиц отдельных национальностей, тем более, иностранных подданных.

Возможно, и не было бы особой необходимости мне писать про этого человека, но в нем, как в капле воды из большого океана, от-разилась вся суть его нации – трудолюбие, деловитость, особенно в торговых делах, нахальная напористость, гибкость и увертливость, бес-компромиссность, отсутствие комплексов, удивительная живучесть, затаенность, малообщительность, очень далекое понятие о совести, нравственности и т. п. .

Мне не приходилось жить среди китайцев, поэтому рассказываю об одном из них, не желая никого обидеть или сделать какие-то обобщения. Хотя кое-что я знал о них со слов отца – он закончил войну в Маньчжурии и почти год служил там уже после войны.

Отец рассказывал, что когда русские вошли в Китай, местное население встречало их с благоговением. Первое время, к примеру, идет наш офицер или даже солдат по улице – китаец метров за пятьдесят начинает ему кланяться и беспрерывно повторять: «Капитана, здласти» – их так японцы приучили за время оккупации. Ну, а наши – как наши, подойдут, похлопают по плечу: «Перестань кланяться, мы же с тобой братья». Китайцы это очень быстро усвоили: «Ага, раз мы – братья, то я старший брат», – и многие начали, извините, плевать в нашу сторону.

– Это, кстати, классическое отношение к русской армии в любой стране, куда она входила, потеряв часто сотни и тысячи своих ребят. Пока бьет – уважают. Как поймут твою доброту, начинают плевать и обзывать оккупантом Видно, судьба у нас такая – и раньше, и сегодня.

Итак, китаец в Темире. Это еще конец шестидесятых. Нигде официально не работающий, ничем особо не отличавшийся, он довольно сильно означил свое существование в этом городе. Его знали все. И взрослые, и дети. Главная сфера деятельности – торговля спиртным. Ни много, ни мало. Днем он заготавливал спиртное. Это делалось просто. «Арендовал» у соседа-чеха ишака с небольшой повозкой, ехал на склад горторга и покупал там ежедневно два ящика водки и ящик вина. Это была проверенная им и временем необходимая норма потребления любителей выпить по ночам. Магазины закрывались в 9 часов вечера, и тогда наступало время «Пиня», так звали китайца.

Такса была простой – с 9 вечера до полуночи бутылка московской водки по 2 руб. 87 копеек продавалась за 3.50, а с полуночи и до открытия магазинов – за 5 рублей. Никому никаких льгот не было, кроме милиционеров, дежуривших ночью в РОВД. Им продавали всю ночь по 3 рубля за бутылку.

Я в то время учился там, в сельхозтехникуме и жил на квартире – как раз у соседа-чеха, у которого Пинь ежедневно арендовал ишака. Часто он приходил к нам, и мы беседовали на разные темы. Что меня в нем поражало, так это постоянный поиск новых методов привлечения клиентов и зарабатывания денег.